— Под Бухенвальдом яблоневые сады не хуже, камрад, — возразил Венк. — Но черт с ними, с яблонями. Теперь придется ломать голову, куда делись черномазые. Скажи радисту, пусть свяжется с Херцогом. Придется ему поработать на нас. Сколько «файтеров» он сможет поднять одновременно?

— Откуда я знаю? — растерянно сказал Ойген. — Ты забываешься, я ведь тоже служу в СС, и никогда не имел дела со шпионскими штучками.

С полевым агентом абвера связаться удалось быстро.

— Я знаю, — сказал Херцог. — С утра подниму все двенадцать «файтеров» и прочешем окрестности. По последним данным племя уходило на юг. Но я сомневаюсь, что они ушли достаточно далеко. Соблюдайте осторожность, оберштурмфюрер. Здешние племена воинственны и коварны. Среди них встречаются и людоеды. Здесь считают, что съесть врага, значит обрести его мужество и силу.

— Враги везде одинаковы, — возразил Венк. — Делайте свою работу Херцог, а мы будем делать свою. Досадно, я надеялся закончить уже завтра. Кстати, сообщите в штаб о потерях. Мы потеряли троих. Если можно, не указывайте, при каких обстоятельствах погибли эсэсманы, лучше будет, если об этом доложу я сам.

— Сделаю, — коротко сказал Херцог. — Трудно вам там приходится?

— Жарко, — коротко сообщил Венк. — Причем в буквальном смысле этого слова.

На этот раз он поступил по справедливости, оставив Ойгену для сна вторую половину ночи — то время, когда особенно хочется спать, так хочется, что даже фенамин помогает плохо. Принимать фенамин ун-Грайм не любил. Нет, конечно, таблетки эти помогали бороться со сном и при этом не терять ясности мысли и бодрости духа. Но у них был и другой, неприятный момент — через несколько суток после регулярного приема фенамина организм выключался, и можно было проспать несколько суток кряду, чтобы окончательно прийти в себя. Поэтому так ценно поспать утренние часы, когда организм настоятельно требует отдыха. Но Ойгену и в этом не повезло — ближе к утру его разбудили беспорядочные выстрелы. Ойген открыл глаза и ощутил, что по телу ползут насекомые. Их было много, наверное, миллионы. Они не кусались, но все равно от их прикосновений охватывало гадкое чувство. Гибкие, липкие, насекомые оставляли на теле извилистые следы. Ойген вскочил, чертыхаясь, принялся смахивать с себя липкую живую массу, но ничего из этого не вышло. При свете Луны он увидел, что земля вокруг шевелится.

— Что это? — Ойген сплюнул насекомым.

— Не знаю, — сказал оберштурмфюрер, брезгливо обмахиваясь сломанной пышной веткой, которая на глазах худела. — Живее, Ойген, найди репеллент! Боюсь, они задавят нас массой!

Однако и баллончики с репеллентом помогли плохо. Насекомые гибли, отваливались толстыми пластами, падая на землю, но их место тут же занимали новые. Ойгена ун-Грайма трясло от отвращения. Нет, он не боялся, дня страха просто не оставалось времени. Вокруг раздавались глухие возгласы, шлепки, проклятия — каждый боролся с неожиданной напастью самостоятельно. Мельком Ойген увидел англичанина, тот стоял, прислонившись к дереву, отмахиваясь и сбивая с себя насекомых. Лицо у него было сосредоточенное и злое. Потом Ойгену стало не до наблюдений…

Атака насекомых закончилась так же неожиданно, как и началась. К тому времени вокруг уже стояли бледные дрожащие сумерки, возвещающие приход нового дня.

Потерь среди людей не было. Однако Ойген сразу отметил подавленность и растерянность, царящую в группе. Он и сам чувствовал себя неважно. Нашествие насекомых выбило его из колеи.