– Обыскали? Прямо на улице?

– Да.

– А дома он работал? Что‑то писал? Здесь, в квартире?

– Да, много писал. И ручкой, и печатал на машинке. Но я ничего не читала.

– Могу я взглянуть на его бумаги?

– Их нет.

– Нет?

– Они их унесли. Унесли все. Даже ленту с пишущей машинки.

– Полиция?

– Нет, мужчины.

– Какие мужчины?

– Они вернулись. Через два дня. Посадили меня в угол. Вон туда. Все обыскали. Забрали все, что у него было.

– То есть из тех материалов, которые он готовил для мистера Кобача, ничего не осталось?

– Только фотография. Я забыла про фотографию.

– Пожалуйста, расскажите мне о фотографии.

Он все это узнал через Анну с переводом с языка на язык. За три дня до смерти, Сречко, начинающий журналист, пошел на новогоднюю вечеринку и залил красным вином джинсовую куртку. Мать бросила ее в корзину для грязного белья, чтобы потом простирнуть.

А потом его убили, и ей уже было не до стирки. Она забыла про куртку, бандиты, конечно же, в корзину не полезли. А потом, когда у нее дошли руки до грязного белья, в корзине оказалась и куртка. Она ощупала карманы, прежде чем замочить ее, на случай, если сын оставил в них какие‑то деньги, и почувствовала что‑то жесткое. Фотографию.

– Могу я взглянуть на нее? – спросил Декстер. – Она у вас?

Мать Сречко кивнула и, как мышка, скользнула к столику в углу, на котором стояла швейная машинка. Вернулась с фотографией.

Мужчину застали врасплох, фотографа он заметил в самый последний момент. Попытался поднять руку, чтобы закрыть лицо, но диафрагма успела открыться вовремя. Мужчина смотрел прямо в объектив, в рубашке с короткими рукавами и светлых брюках.

Фотография была черно‑белая, чувствовалось, что снимал непрофессионал, резкости не хватало, но Декстер понимал, что лучше ему не найти. Вспомнил фотографии подростка и мужчины на вечеринке, лежавшие под подкладкой его «дипломата». Всем им недоставало четкости, но в том, что на них изображен один и тот же человек, сомнений быть не могло. Сречко Петрович сфотографировал именно Зилича.

– Я бы хотел купить эту фотографию, миссис Петрович, – сказал Кел.

Она пожала плечами и что‑то ответила на сербскохорватском.

– Она говорит, что вы можете ее взять. Ей она не нужна. Она не знает, кто на ней сфотографирован, – перевела Анна.

– Последний вопрос. Перед смертью Сречко куда‑то уезжал?

– Да, в декабре. На неделю. Он не сказал, где был, но вернулся с обгоревшим носом.

Миссис Петрович проводила их до двери, они вышли в коридор, ведущий к неработающему лифту и лестнице. Анна пошла первой. Декстер задержался, а когда она начала спускаться по лестнице, повернулся к сербской матери, потерявшей единственного сына, и мягко произнес на английском: «Вы не можете понять ни слова из того, что я говорю, но, если я отправлю эту тварь в тюрьму, я сделаю это и для вас».

Конечно же, она не поняла, но улыбнулась и ответила: «Хвала». За день, проведенный в Белграде, он узнал, что это означает «Спасибо».

Поднимаясь к миссис Петрович, он попросил таксиста подождать. Отвез Анну домой, она вышла на окраине, сжимая в руке двести долларов, по пути к отелю вновь всмотрелся в фотографию.

Зилич стоял на огромном бетонном или асфальтовом поле. Позади находились большие низкие здания, вроде бы склады. Над одним ветер развевал флаг, но часть флага осталась за кадром.

– У вас есть увеличительное стекло? – спросил Декстер водителя.

Тот не понял, но несколько выразительных жестов заменили слова.