|
Естественно, он мог бы приказать своим подчиненным сделать это, чтобы быть уверенным в своем положении и не подставить под удар свою организацию. Но такое внезапное развитие мастерского преступного ума неестественно. Оно было вызвано этой неизвестной силой точно так же, как были вызваны рождение чудовищ и мутации. Даже я, — кисло усмехнулся Эберли, — оказался в состоянии решить проблему, над которой годами ломал голову. Я создал свой космический двигатель и сделал еще кое-какие изобретения. Внезапно мой разум словно вырос по широте охвата и интеллекту, а ведь я отнюдь не был гением. Я думаю, мои способности к науке были развиты этой странной силой, такой же неожиданной для меня, как и для вас. Очевидно, эта сила возникла не в нашем мире. — Неожиданно он сменил тему. — Вы сказали: тени в небе. Гиганты непостижимых размеров. Нью-Йорк перенесен в другую Вселенную. Но все это невозможно.
— Нет, — проворчал Пауэлл. — Не так уж и невозможно! — Существует четыре измерения, — задумчиво продолжал Эберли. — Причем четвертое — очень загадочное для нас. Даже Эйнштейн признавал это. Это может быть время или новая пространственная координата. Видите ли, каждое измерение является пространственной координатой на оси. Ось времени — это именно то, что нас интересует. Дайте мне листок бумаги и карандаш. Спасибо. — Эберли ткнул карандашом в середину листка. — Вот она. Можете называть это осью времени, плоскостью, верхней поверхностью бумаги, нашим собственным миром. На самом деле, конечно, это не плоскость, а трехмерный континуум. А ось времени с нее не видна, точно так же как карандаш. Бумага имеет две стороны, каждая из них перпендикулярна карандашу. Наш трехмерный мир обладает тремя координатами, каждая из которых перпендикулярна оси времени.
Эмберли оторвал часть листка и поставил крестик на одной ее стороне. — Видите эту отметку, а? — Он приложил крестик к дырке от карандаша. — Теперь я буду вращать ее. Ничего не меняется. Она вращается вдоль оси, что для двухмерного существа просто немыслимо. Я думаю, что Нью-Йорк, как и мой кусочек бумаги, повернулся в четвертом измерении — во времени — и попал в мир, который, так сказать, лежит на другой стороне бумаги. Теперь вы понимаете? — Понимаю, — сказал Пауэлл, — но это всего лишь теория. Механика... — Разумеется, она невозможна для нашей земной науки. Но теперь мы не на Земле. Эти неясные контуры, которые вы видели в небе... Я думаю, это жители здешнего, другого континуума. — Они слишком большие, — вставил Гектор. — Размеры всегда относительны. Динозавры были большими. Микробы маленькими. На огромной планете ее обитатели были бы пропорциональны большими. — На гигантской планете гравитация должна возрасти, — возразил Пауэлл. — Почему? Плоскость не зависит от величины. Как насчет нейтрона? Как насчет темных звезд? А красные карлики? Вообще, этот огромный мир может быть пустым — простой тонкой оболочкой. Тогда его жители были бы довольно прозрачными. И гравитация не изменилась бы, не так ли? — Так. Но что стоит за этим? — Этого я не могу вам сказать, — признался Эберли. — Должен быть какой-то веский мотив. Разумные существа не действует нерационально. По крайней мере, ученые. Ищите земные параллели, Пауэлл. — Что? Да таких просто нет. — Их очень много, — тихонько сказал Эберли. — Одна из них — плодовые мушки. В лабораториях мы проводим генетические эксперименты, облучая плодовых мушек рентгеновскими лучами и наблюдая за воздействием на зародышевую плазму. Массовые мутации не являются нормальным состоянием. Пауэлл перевел дух. Это идея потрясла его. Это было бы ужасно! Нью-Йорк — объект эксперимента какой-то расы титанов? — Это хорошая параллель, — продолжал Эберли. |
