– Впечатлены? – спросил Ракамор.

– Не знаю, – ответила я, и это была чистая правда.

Это было впечатляюще – охватить весь наш мир одним взглядом. Но это также заставило меня почувствовать себя маленькой, незначительной и немного глупой: ведь я когда то считала, что Мазариль – особенный.

Он таковым не был.

– Миру такого размера, как Мазариль, вполне хватило бы одного дока, – сказал Ракамор без малейших усилий, словно не чувствуя тяжести, порожденной ракетными двигателями катера. – Но тогда он бы утратил равновесие, и от такого с вашим циклом дней и ночей происходили бы странные вещи. Поэтому и построили два дока, в точности напротив друг друга, и мы можем выбирать, где пришвартоваться. В основном мы предпочитаем Хадрамо – таможенники у вас дружелюбнее.

Ракамор передвинул рычаги на консоли, и я почувствовала, что мои кости уже не так сильно вдавливает в кресло. Грохот двигателей превратился в бормотание, как будто где то по соседству шел званый обед.

– Ну хорошо, – сказал капитан. – Мы набрали скорость, позволяющую поравняться со «Скорбящей Монеттой». Осталось недолго.

Вскоре мы оказались в невесомости, ракетные двигатели замолчали. Мы с Адраной все еще были пристегнуты к креслам, но я чувствовала нутром, что вес исчез: я словно камнем падала в бездонную яму, как в дурном сне. Ракамор посоветовал пока что не убирать ремни. Нам требовалось время, чтобы привыкнуть к отсутствию веса – ведь его предстояло испытывать очень часто.

Мазариль, сжимаясь, превратился в двурогий шар. Ночные города все еще светились, но Хадрамо теперь поворачивался к Старому Солнцу, и настал черед Бакрамаля соскользнуть в пурпурные сумерки.

– Вот и она, – объявил Ракамор, снова включая двигатели, но на этот раз не на полную мощность.

Адрана вытянула шею, выглядывая в окно.

– Она крошечная!

– В космосе все кажется маленьким, – сказал Ракамор. – Так здесь все устроено. Нет дыхали, чтобы искажать пейзаж.

– Дыхаль тут ни при чем, – возразила Адрана. – Просто корабль маленький.

Катер развернулся, и «Монетта», вращавшаяся на орбите вокруг Мазариля, оказалась напротив моего иллюминатора. Адрана не преувеличила. «Монетта» действительно выглядела крошечной. Хуже того, мы собирались доверить свои жизни этой хрупкой на вид штуковине. От такого у меня еще больше скрутило внутренности.

То, на что мы смотрели, было всего лишь корпусом корабля, поскольку паруса и такелаж еще не были выпущены. Это была всего лишь темная маленькая оболочка, заостренная с одного конца, расширенная с другого, застывшая на мерцающем фоне Собрания, словно вырезанная из бумаги фигурка напротив фонаря в театре теней.

Приставьте арбалет к моей голове и заставьте описать «Скорбящую Монетту» – и даже тогда я скажу, что корабль Ракамора по форме оказался вылитая рыба. Корпус был больше в длину, чем в ширину, с плавным изгибом бортов, без единого острого угла. На нем виднелись гребни и кромки, как будто его сделали из досок, изогнутых и соединенных аккуратнее некуда. Но как рыба – костлявая, ядовитая и злая, – он также был покрыт всевозможными плавниками, шипами, жалами и колючками, торчащими во все стороны. Некоторые, как я догадалась, имели какое то отношение к оснастке. И как у рыбы, у него на одном конце зияла огромная пасть, над которой таращились два глаза – это были большие иллюминаторы, – а на другом конце имелась штуковина, напоминающая дамский веер с жесткими ребрами, то есть своеобразный хвост.

Мы приближались. Ракамор использовал ракетные двигатели как скряга, то включая, то выключая их, чтобы сбросить нашу скорость почти до нуля.

– Видите? Теперь она кажется больше. Как и положено. Четыреста пядей, от носа до кормы.