— Разумеется. Вы знаете, как я высоко вас ценю. После того, как вы подобрали мне зеленый фрак, способствовавший тому благоволению, кое мне удалось снискать подле покойного короля и маркизы де Помпадур, моя признательность постоянно возрастает.

Разволновавшись, мэтр Вашон смахнул слезу.

— Какое счастье! — с благоговением произнес он. — Да, так вот, то, что я вам сообщу, может заинтересовать самого короля. Вы знаете, ко мне в лавку приходят очень знатные господа…

— Не сомневаюсь, ибо для этого есть все основания.

— Однако некоторые из этих могущественных сеньоров… О! очень немногие, ибо я хожу только к самым знатным… в общем, они просят, чтобы я пришел к ним домой.

— Разумеется.

— Надеюсь, вы понимаете, что им приходится просить и умолять, чтобы я согласился?

— Иначе и быть не может.

— И что только принцы крови имеют право на подобную привилегию?

— Вне всякого сомнения.

— Вы всегда меня понимали. Короче говоря, я был в Тампле у монсеньора принца де Конти. Приступив к примерке, мне стало ясна adaequatio объекта моему шедевру. Великолепно!

Николя, давно сдерживавший смех, едва не расхохотался, выслушивая высокопарные заявления мэтра Вашона.

— Но вы хотели сказать…

— Вы правы, я действительно немного отвлекся. Так вот, положив готовое изделие, я стал вынимать из него булавки, а принц перешел в соседнюю комнату, неплотно прикрыв за собой дверь. Сами понимаете, я не собирался подслушивать, но кое-какие слова невольно донеслись до моих ушей… Вы же знаете, сколь непоследовательны сильные мира сего и как громко они рассказывают свои секреты, не удосуживаясь посмотреть, есть кто-нибудь рядом или нет.

— В какой день состоялась примерка столь высокого полета?

— Да вчера же, ближе к вечеру! Мой экипаж едва не въехал в уличную заварушку. Ну и дела!

— Итак, принц де Конти разговаривал. С кем?

— Этого я в точности не скажу, ибо плохо его запомнил. От волнения я опрокинул свою коробку с булавками. Да будет вам известно, что для лиц высокопоставленных я использую весьма дорогостоящие позолоченные булавки. Итак, ползая на коленях по ковру, я собирал булавки. Мне показалось, монсеньор обращался к какому-то аббату, постоянно напоминавшему о своем господине. Имена Рогана, Шуазеля и Сартина так и вились в воздухе. Принц возмущенно заявлял, что морской министр хотя и роет копытом землю, но увиливает и не желает сделать первый шаг, несмотря на свою ненависть к генеральному контролеру. Никто ничего не хочет делать, внезапно закричал он. Тогда с него довольно, отныне мучные дела его больше не интересуют, тем более что он от них никогда ничего хорошего не ждал. Одни неприятности, да вдобавок крестьяне разгромили его собственную усадьбу! Он хотел всего лишь отставки Тюрго. Но все провалилось, потому что они все плохо организовали. А он не намерен терять свои пятьдесят тысяч ливров ренты и привилегии квартала Тампль. Но если подагрик продолжит свои реформы, с привилегиями будет покончено. Как вы понимаете, я ничего не понял!

— О, дела сильных мира сего! — с неопределенной интонацией произнес Николя; не упустив ни единого слова из сбивчивого рассказа мэтра Вашона, он жаждал продолжения. — И это все?

— Тут прибыл третий. Он принес дурные вести. В Версале дело провалилось, как и в Париже, к тому же… Ну дальше я вообще потерял нить разговора.

— И все же о чем могла идти речь?

— Третий заговорил о гончей, что ведет зверя и вот-вот повиснет у него на хвосте, а потому надо соблюдать особую осторожность… Однако монсеньор не стал слушать, сказав, что в таком случае он обратится к кому-нибудь другому, чтобы устранить эту неприятность, и вообще эти низменные подробности ему надоели, и пусть они больше не морочат ему голову.