|
Николя не понимал, почему ответ Ластира вызвал у него раздражение. Привыкнув постоянно анализировать свои чувства, он постарался непредвзято взвесить радость от возможности продолжить сотрудничество с Ластиром и досаду на Сартина, навязавшего ему под предлогом возможных волнений в Париже присутствие свидетеля, а точнее, соглядатая. Подобное решение вполне соответствовало привычке Сартина бежать за всеми зайцами сразу, дабы оправдать репутацию «удачливого охотника». Расставленные им силки часто переплетались столь тесно, что начинали рваться, и клубок запутывался окончательно. Также ему показалось, что беднягу Ленуара отстранили от принятия решений. С этим он скрепя сердце готов был согласиться, но знать, что Сартин рассказал о его личных делах малознакомому субъекту, при этом ни словом не обмолвившись об этом ему самому, было крайне неприятно. Поразмыслив, он решил не обращать на это внимания, и возобновил беседу.
Он рассказал о происшествии на улице Монмартр, не забыв подчеркнуть, что убитый являлся булочником. Ластир проявил живейший интерес к подробностям расследования, словно открывал для себя новую сферу деятельности. Они решили завтра встретиться у господина де Ноблекура, так как утром Николя собирался на королевскую охоту. Шевалье много говорил, и в конце концов Николя почувствовал, как предубеждения против Ластира покинули его. Поездка в Вену установила незримую связь между обоими слугами короля. Зная, насколько болезненно относится Бурдо к каждому, кто претендует на место рядом с ним, Николя испытывал живейшее беспокойство. Но так как придумать он ничего не смог, то решил, что будет действовать по обстоятельствам. Продолжая разговор, Ластир, как и комиссар, задавался вопросом о причинах начавшихся волнений. Он возлагал ответственность за них на генерального контролера, слишком резко и грубо насаждавшего свои реформы, и в частности, свободу торговли зерном. Ластир проводил Николя до площади и, не сообщив, где собирается ночевать, сказал, что знает, где найти комиссара в Париже. В особняке д’Арране Триборт и конюх ждали его. Николя вручил им лошадь и попросил не кормить ее: затягивая подпругу, он обратил внимание на ее раздувшиеся бока — результат двойной порции корма, полученной от конюха королевской конюшни. Направляясь к себе в комнату, он обдумывал итоги сегодняшнего дня; потом он долго не мог заснуть, терзаемый мыслями об опасностях, которым мог подвергаться его исчезнувший сын.
Вторник, 2 мая 1775 года Удары градом сыпались на дверь. Однако его редко будили столь бесцеремонно. Он встал, зажег свечу, увидел, что часы показывают шесть, и велел стучавшему войти. Появился Триборт, полностью одетый, с озабоченным лицом. — Погода свежеет, сударь, — с тревогой в голосе начал он. — Бьюсь об заклад, вскоре нас накроет жуткий шторм. Гаспар, лакей, проживающий возле дороги Сен-Жермен, видел ватаги оборванцев, двигавшихся к рынку. Подозрительные люди, прибывшие из Парижа, патрулируют здешние дороги. Я вот о чем хотел вам сказать: не доберетесь вы до дворца в охотничьем костюме. Надо бы вам переодеться. Николя задумался. Он прекрасно знал, на что способен поддавшийся неосознанному порыву народ. Сейчас предлогом для волнений могло стать все что угодно. Vox populi не имел ушей, он ревел и не слышал самого себя. В речах импровизированных ораторов правда переплеталась с ложью, непроверенные слухи смешивались в кучу, обретали собственную жизнь и под маской правды шествовали дальше. Сплетни, пасквили, подстрекательские листовки, надписи на стенах, речи ораторов в публичных садах и кафе поддерживали состояние напряженности. Триборт прав: броситься в костюме для королевской охоты в самую толщу народного моря означало спровоцировать конфликт. Он не имеет права допускать подобных ошибок. Однако в такой ситуации он чувствовал, что его место рядом с королем. И он велел дворецкому раздобыть для него костюм, который позволит ему слиться с толпой. |
