Я представил себе жизнь с Синичкиной под звездами, и в голову мне почему-то пришла не умудренная жизненным опытом простенькая Камилла.

– Саш, а Камилла? – отвернувшись от девушки, спросил я Кучкина. – Что она решила? Куда пойдет?

– Когда сюда шли, попытался я к ней по-отечески подвалится, но без толку. Сказала, что должна она все-таки сжечь себя завтра. Вот ведь дура...

Сашка не договорил – вместо камня я сунул ему в руки человеческий череп с весьма красноречивой дыркой в теменной части.

– Интересные шляпки носила буржуазия, – проговорил он, напомнив мне Баламута, в критических ситуациях частенько вспоминавшего головные уборы небескорыстного кормильца пролетариата.

– А вот и штучка, при помощи которой это дырочка была проделана, – передал я обмякшему Кучкину бронзовый заступ, естественно, лишенный ручки и зазеленевший от старости.

– Точь-в-точь подходит, – констатировал Сашка, сунув жало заступа в дыру на черепе. – Не нравиться мне это.

– Это ты от воображения своего нервничаешь, – засмеялся я. – Представил, небось, свой черепок с четким автографом Синичкиной.

– Да, представил... – выдавил Сашка, заблестев повлажневшими глазами. – Ты знаешь, я чувствую дырки вот здесь... Целых три штуки.

И, прижав к ладони правой руки большой и безымянный пальцы, ткнул трезубцем оставшихся в скулы и в самую середку лба.

– Вас как послушаешь, так я Дракула в женском роде, – заворчала Анастасия, продолжая работать. – Руки по локоть в крови, мысли в голове нездоровые. Вы бы лучше вкалывали, а не болтали. Мне камни уже за три метра таскать приходится, а я за вами успеваю.

Мы с Сашкой замолчали и задвигались быстрее. Каменное содержимое восстающего, перемешанное с человеческими костями, оседало все чаще и чаще. И вот, когда я уже рассчитывал увидеть свет, самый настоящий дневной свет, сзади, примерно с середины рассечки, раздались выстрелы.

"Стреляют!!? Камилла???" – удивился я, бросаясь наземь. А прикрывавший меня Сашка Кучкин выскочил из галерейки под аккомпанемент ответных выстрелов Синичкиной, метнулся под прикрытие камней, уложенных у стенки рассечки и тоже начал стрелять. С середины рассечки ответили, но как-то неубедительно, по крайней мере, сначала, потому как последняя пуля, все таки сделала свое черное, вернее, кроваво-красное дело: залетела ко мне в галерейку и, чиркнув по моей макушке, вдарила по камням, да так вдарила, что они на меня посыпались. Это я уже видел, теряя сознание, сквозь пелену крови, хлынувшей из раны.

Мозги мои, конечно, здорово встряхнуло, а череп, ничего, выдержал. Но вот другому черепу не повезло – получил он пулю прямо в лоб, дыра образовалась – палец указательный можно было просунуть. Но не Кучкина это был череп. И не Синичкиной. Это был череп древнего рудокопа. Вот судьба! Сначала заступом ему по темечку в бронзовом веке настучали, потом из "макара" в лоб в огнестрельном. Через пару тысяч лет.

Такие вот итоги были у этого инцидента. Один труп, касательное ранение и пробитый череп. Слабовата была ручка у Камиллы. Понятно, семнадцать лет всего от роду. Или от безделья слабовата. Ведь как они пахали, эти Али-Бабаевские жены – одна за одну ручку кастрюли держится, другая за другую, третья половником размешивает, четвертая соль сыпет... В общем, не попала больше ни в кого девочка. Кучкин тоже не попал: испугался и вслепую палил. Но Анастасия его похвалила, правда сама вся бледная. "Ты меня прикрыл, молодец", – сказала.

Камилла умерла не сразу. Кучкин на нее по-таджикски напер, и перед смертью она призналась, что Али-Бабай так поступить ей завещал.