– Шутишь, да? Дерьмом называешь? Да я такой сейчас, потому что только таким я миссию свою великую выполнить могу. Понимаешь, только таким! И ты, Чернов, поможешь мне ее выполнить! Я знаю, именно ты! Я об этом, может быть, еще в Москве знал.

– Хорошо, я согласен тебе помочь. Развязал бы меня что ли. С веревками несподручно помогать.

– Да забудь ты о веревках! Я ему о судьбе человечества гутарю, а он "веревки, веревки". Где алмаз?

– Не скажу. Пока не скажу... Подумать надо. Ты ведь убьешь меня, как только узнаешь?

– Спрашиваешь!

– А как же поединок? Договаривались ведь?

– Наивняк, – поморщился Баклажан.

– Наивняк? А на хрена ты тогда по минному полю ходил?

– Ну, ты даешь, ботаник! Я же говорил, кажется, почему. Мне Сашку выманить надо было из-под земли. Я же чувствовал, что он там сидит, слушает и своего часа дожидается. Вот и придумал эту дуэль (последнее слово Баклажан произнес с подчеркнутой усмешкой.

– Но ходил ведь?

– Ходил... Понимаешь, я не мог на мину наступить... То, что стоит за нашими плечами, не позволило бы мне это сделать... Как бы тебе объяснить... Ну, мог, к примеру, Христос утонуть, когда по воде ходил?

– Эка хватил! – восхитился я.

Баклажан посмотрел на меня, как испанец-конкистадор посмотрел бы на чукчу. И выдавил сквозь зубы:

– Кончай болтать, гнида собачья! Говори, где муха! С рассветом я должен уйти.

– Странно как-то получается, дорогой... – помрачнел я, чувствуя, как медленно, но верно смятение овладевает душой. – Странно и как-то несправедливо. Я тебе говорю, где алмаз, а взамен получаю пулю в живот. Может, добавишь что-нибудь в довесок?

Последнее предложение я произнес неприятно подрагивающим голосом, произнес после того, как мысль: "Все ясно. Финиш. Я живу последние минуты", пронзила меня от пяток до макушки.

– Пожалуйста, – ответил Баклажан и, привстав, ударил меня по лицу. Ладонью. Не так сильно, но очень уж обидно ударил.

Я отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. А Баклажан сел рядом, подобрал под ногами веточку сухой полыни и задумался, рисуя на земле знаки.

– Понимаешь, ты где-то в доме его спрятал, – сказал он через минуту. – Или как лежал он под яблоней закопанный, так и лежит.

– Поди, поищи, – попытался я усмехнуться.

Сектант-бандюга сузил глаза и подался ко мне:

– Ты, что, дурик, не соображаешь, что я своих людей на дачу твою запущу, и они твои шесть соток по крупице переберут? И сам понимаешь, что если кто-то в это время там появится, ну, твоя мать, к примеру, то ему кранты.

– Послушай, а давай ты меня убивать не будешь, а замуруешь на пятой штольне? – предложил я, единственно для того, чтобы оттянуть свой смертный час.

Баклажан задумался. Ему, служителю человечества, видимо, не нужны были неоправданные жертвы.

– А ты не выкопаешься? – спросил он, пытливо вглядываясь мне в глаза. – Ты на природе мне не нужен.

– А как? Там, в канаве моей, лимонки остались, у тебя еще мины есть и граната противотанковая, я видел. Если это все разом грохнуть, то мне в жизнь не вылезти.

– Нет, не пойдет, – немного подумав, сказал Баклажан. – Ну, ты сам посуди: шлепну я тебя и все, никаких проблем! А оставлю в живых – всю дорогу мучиться-вздыхать буду... Ты же скользкий, придумаешь что-нибудь, вылезешь и ментов на мою бомбу наведешь. А этот вертолет? Что он здесь делал? Кого искал? А вдруг тебя твои друзья или органы разыскивают? Нет, лучше тебя убить.