Решив не замечать последний (слишком о многом он напоминал), я принялся за галеты. Синичкина, понаблюдав за мной со снисходительной улыбкой, начала рассказывать:

– Как ты, наверное, догадываешься, похоронил меня Баклажан живой и здоровой. Очнулась я через час, или около того, насквозь холодная, пришла кое-как в себя, вылезла из могилы, поднялась на водораздельчик и стала за ним, точнее, за вами наблюдать.

– Наблюдать, как он надо мной измывается...

– Да. Когда он тебя в древняк сбросил, я уже рядом с ямой была, а ударить его камнем по темечку, было, как говорится, делом техники...

– Да, уж, сзади бить ты умеешь.

– Яму взорвать у меня не получилось... – продолжила Синичкина, окинув меня недоуменным взглядом ("Когда это я била тебя сзади?"). – Изнемогла я рядом с ней, как-то по особенному изнемогла. Все мускулы растворились, все косточки, и сон на меня нашел, светлый, тихий такой и очень спокойный... И в этом сне я рюкзак свой где-то отыскала и вниз куда-то спустилась, по дороге потом шла... Шла, как будто послал меня кто-то всемогущий. Шла, шла, пока в этой пещере не очутилась. Залезла и сразу заснула. И во сне захотелось мне камешками поиграть. Нет, не погадать, на это у меня даже во сне сил было, да и без побоев это вряд ли получилось бы, а просто в руках подержать. Я проснулась, во сне проснулась, зажгла свечу, вынула узелок, высыпала алмазы, двадцать одну штуку – тринадцать одного размера, восемь чуть побольше – и стала из них узоры складывать, вот, на этом плоском камне. Складывала, складывала, а потом вдруг решила куб из двенадцати одинаковых камней сложить. И, знаешь, чудеса пошли – алмазы друг на друга, как приклеенные ложились. И смотрю я на этот куб из двенадцати алмазов, тринадцатый, такой же, в руке держу, не знаю, ставить его сверху или не ставить – боязно как-то стало. Но рука сама поставила. О господи, ты не представляешь, что произошло! Этот куб вспыхнул алым пламенем, знаешь, таким, что скала эта теплой стала, как живая плоть, а воздух озоном запах... А я... Знаешь, какая я была! Вся хворь из меня ушла, в том числе и будущие хвори, я как бы распространилась по всей Вселенной, все для меня стало предельно простым. Спроси меня в этот момент о чем угодно, я все бы рассказала и о прошлом, и о будущем. Я все знала, все, и поэтому вопросов у меня совсем никаких не было...

– Так, значит, ты про себя ничего не узнала?

– Нет! Я же говорила, что знала все, а кто знает все, тот не думает, тот просто знает...

– Гм... любопытный схоластический вывод. По-твоему получается, что Бог не думает... Ну и что было дальше?

– Погасло все. Исчез розовый свет, и алмазы стали прежними. Нет, даже не прежними, они стали совсем как простые стекляшки, как будто из них что-то выжали...

– А ты...

– А я развалила этот куб и новый построила, но он гореть и светиться не стал.

– Наверное, какая-то энергия в этих алмазах аккумулируется и потом высвобождается, – предположил я, забыв, что Анастасия оперировала с алмазами во сне.

– Да, после того, как сверху тринадцатый алмаз положишь...

– Опять критическая масса?

– Похоже, да. Этот ученый сумасшедшим своим умом до многого дотянулся...

"А может, и не во сне все это случилось?" – мысленно озадачился я и выдал:

– А ты сложи сейчас что-нибудь из тех восьми алмазов, что побольше. Может, и узнаем чего о нашем ближайшем будущем? Вдруг жить нам осталось всего несколько часов, а мы с тобой черт те чем занимаемся?

Синичкина поняла, что "черт те что" – это все то, что не касается секса. И криво улыбнувшись, ответила:

– Я пробовала.