Шел я, насвистывая "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь" – второе за короткое время "свидание" с прелестями Синичкиной сделало мое настроение прекрасным. Но через десять минут от него ровным счетом ничего не осталось: мне стало предельно ясно, от чего умрут все пленники этой злосчастной штольни, все, включая меня. Не от голода и холода, не от недостатка кислорода, мы даже не перестреляем друг друга, мы утонем! Да, мы утонем! Это я понял, увидев, что рудничные воды не уходят из горной выработки, а скапливаются перед завалом.

Землетрясение "отгрызло" приустьевую часть штольни примерно до пятого метра и наши с Синичкиной рюкзаки не пострадали (только подмокли в озерце набежавшей воды). К моей великой радости обрушившаяся масса состояла из так называемой рыхлятины, то есть смеси редких (и небольших) глыб, щебня и дресвы. "Несколько дней работы, ну, неделя, и мы на свободе", – подумал я и, немного потоптавшись перед завалом, пошел назад.

Афтершоки начались, когда я проходил мимо цифры “15”, намалеванной белой краской на левой стенке. Первый толчок был так себе, а второй чуть было, не бросил меня на накренившуюся и стремительно уходящую вниз почву. К счастью трещина, по которой опускался блок пород с приустьевой частью штольни (и со мной), находилась всего в полутора метрах от меня, и я отчаянным броском успел покинуть "лифт", несший меня в преисподнюю...

В грязи я лежал несколько минут. Вставать на ноги не хотелось. Не хотелось убеждаться в том, что после повторных толчков путь к свободе перекрыт не рыхлой обломочной массой, а мощным сланцевым блоком.

"Лучше бы я остался в "лифте", – думал я, совершенно упав духом. – Хотя нет... Там бы я умер через пару недель... От голода, наперченного отчаянием. А здесь есть Али-Бабай с запасом продуктов. И Синичкина с ее прелестями. Продукты кончатся – икру из Баклажана станем готовить"...

Шутка переменила настроение с очень плохого на плохое, я встал на ноги и уставился в наглухо перекрывшую выход сланцевую пластину.

"Сначала обвалилось ослабленное устье, а потом вдоль послойной трещины произошел сброс, вернее сбросо-сдвиг, – констатировал я, водя ладонью по теплой еще от трения поверхности пластины. – Песец котенку, короче... Такого стопроцентно гарантированного конца костлявая мне еще не предлагала..."

И, повесив на плечи по рюкзаку, побрел к товарищам по несчастью, побрел, пытаясь переломить отвратительное свое настроение.

"Дело дрянь, но какой великолепный шанс умереть в объятиях Анастасии совершенно истощенным от любви и голода... – думал я, представляя ладное тело девушки. – А когда нас найдут через триста лет? Нет, не через триста, а еще при жизни Ольги... Представляю, какое у моей пока еще супруги будет кислое лицо, когда в газетах всего мира появятся фотографии наших с Синичкиной мумифицировавшихся тел! Обнявшихся в предсмертном соитии! Так ей и надо. Нет, с мумификацией ни фига не получится... Мы же утонем. Превратимся сначала в студень, а потом вода и вовсе растворит наши ткани. А может, обойдется? Ведь наш враг – вода – может превратиться в союзника... Нам просто надо будет спрятаться в самой верхней части штольни и ждать, пока набравшаяся влага сначала проделает себе выход на поверхность, а потом размоет к чертовой матери рыхлые породы за спрятавшей нас "заслонкой". После этого заслонка может сползти, точно сползет, ведь штольня заложена на крутом склоне. И, значит, нам надо не хоронить себя раньше времени, а потихоньку настраиваться на пару месяцев ожидания"...

Метрах в двадцати от третьего штрека я наткнулся на дитя афтершока – "свежевыпавший" чемодан весом примерно в полтонны. Во время толчка, чуть было не отправившего меня в индивидуальный склеп, их нападало немало: до моих ушей дошли звуки не одного обвала.