– Конечно, правы, – вздохнул я, чернея от соответствующих воспоминаний.

Увидев, что я побежден и потому не склонен продолжать беседу, Полковник собрался уходить. И тут я вспомнил о бомбе на Поварской и со страхом посмотрел на бывшего чекиста.

– О бомбе хотите меня спросить... – расшифровал он мой взгляд.

– Да... По-моему, это шизофрения в пышном букете с паранойей и эпилепсией...

– Совершенно верно! – обрадовавшись, ткнул пальцем в мою сторону командированный хранитель бомбы. – Самая натуральная шизофрения, потому как клин клином вышибают. Сумасшедший мир, катящийся к духовной гибели, могут спасти только сумасшедшие. Только сумасшедшие и неподдельный страх. Люди должны ежеминутно чувствовать угрозу, чувствовать, чтобы сплачиваться, чтобы оставаться людьми...

– Вы всех хотите превратить в невротиков. А невротики склонны к необдуманным поступкам. И очень скоро кто-нибудь из ваших последователей разнесет свой страх на молекулы вместе с собой и Московской областью.

– Мы думали об этом, – светло улыбнулся Полковник. – Каждый из нас думал, пока не увидел бомбу... Однако, мы с вами заболтались.

И ушел прочь, великодушно оставив мне мою керосиновую лампу.

Как только звуки его шагов стихли, я уселся на землю и задумался о текущем моменте. Ничего хорошего в голову не пришло, а дурных мыслей думать не хотелось. Разогнав их по темным углам, я уставился в горизонтальную борозду, когда-то проделанную в стенке рассечки отбойным молотком Витьки Евглебского.

...Эту рассечку мы опробовали с заслуженным деятелем искусств Константином Федоровичем Карповым, трижды орденоносцем. Он был замечательным человеком, интеллигентным, умным, все знающим. Но, тем не менее, на полевые банкеты мы его никогда не приглашали – алкоголик до мозга костей, он писался под себя после первого же стакана. А однажды ночью я видел его на карачках у палатки проходчиков – чавкая, он слизывал с земли вылитые бражные подонки. Много у нас таких было. И киноартисты известные, и футболисты, и полковники... Многие люди, не выдержав испытания алкоголем, оказывались на нашей разведке... В расчете спрятаться от магазинов и питейных заведений...

* * *

От реминисценций меня оторвали звуки шагов и голоса отрывисто переговаривающихся людей. Прислушавшись, я понял, что возвращается Полковник. И не один, а с Синичкиной.

Через минуту Анастасия стояла передо мной. Руки ее были по-прежнему связаны, в глазах стояли слезы, а левая щека пылала – скорее всего, от недавней пощечины.

Я задергался, забился о прутья. Они выдержали мой натиск.

– Мы не станем ее мучить, если ты найдешь выход из штольни, – сказал Полковник.

И увел девушку, так и не проронившую и слова.

10. Может быть, действительно помириться? – На правой, выше соска, алая родинка... – Есть идея! – Лоза, стальная рамка и метровый рельс. – Полковник в позе ласточки. – Все кончилось кандалами.

Минут пять после ухода Синичкиной, я, совершенно разъяренный, бегал по темнице, затем попытался раскрыть хитрый замок медной проволочкой, найденной под ногами. Эта совершенно безнадежная работа была прервана отдаленными звуками, которые можно было идентифицировать только лишь как звуки стрельбы.

"Али-Бабая отстреливают, – подумал я довольно безразлично. – Вот свинство, последние месяцы жизни, может быть, проистекают, а мы схватились, как крысы в железной бочке.