|
Микеланджело считал, что ей не надо было покидать безопасное убежище в Витербо. Он настаивал на том, чтобы они встретились. Виттория отказывалась. Он обвинял ее в жестокости; она отвечала, что это не жестокость, а милосердие. Он упорствовал и в конце концов добился свидания… увы, он увидел, что у этой женщины уже не стало ни былой красоты, ни силы. Недуги и тяжесть предъявленных ей обвинений состарили ее на двадцать лет сразу. Нет, это была не прежняя Виттория, полная энергии, обаяния, чувства; лицо ее покрывали морщины, губы иссохли и побледнели, зеленые глаза глубоко запали, золотистая медь волос поблекла. Сложив руки на коленях, она одиноко сидела в монастырском саду, голова ее была покрыта вуалью. Это была сломленная, смирившаяся душа. – Я старалась уберечь вас от этого, – тихо сказала она Микеланджело. – Вы считаете, что моя любовь так мелка? – Даже в вашей учтивости есть что то жестокое. – Жестока сама жизнь, а не любовь. – Любовь жесточе всего. Я знаю… – Вы так мало знаете о любви, – прервал он ее. – Зачем вы отталкивали меня? Не позволяли нам сблизиться? И почему вы приехали сюда – ведь жить здесь для вас гораздо опаснее? – Я должна обрести мир и покой в лоне церкви. Вымолить прощение своих грехов перед ней. – Своих грехов? – Да. Я была строптива, позволяла себе высказывать суетные мысли, направленные против божественного учения, помогала инакомыслящим… У него стиснуло горло. Еще одно эхо из прошлого! Он вспомнил ту мучительную боль, с которой он слушал умиравшего Лоренцо де Медичи, – тот молил о прощении Савонаролу, склонялся перед человеком, уничтожившим его Платоновскую академию. И он как бы снова разговаривал с братом Лионардо, осуждавшим Савонаролу за бунт против папы Борджиа. Неужто же жизнь и кончина идут порознь и между ними нет никакой связи? – Мое последнее желание – умереть в благодати, – тихо и спокойно произнесла Виттория. – Я должна возвратиться в лоно церкви, приникнуть к ней, как дитя приникает к материнской груди. Только там я обрету искупление своих грехов. – Это все ваша болезнь! Она говорит вашими устами, – воскликнул Микеланджело. – Инквизиция замучила вас. – Я сама себя замучила. Истомилась душой. Микеланджело, я поклоняюсь вам как человеку, посланному к нам самим богом. Но и вы, готовясь к смерти, будете искать себе спасения. Он слушал, как жужжат пчелы, собирая нектар с чашечек цветов. Его сердце сжималось от боли и жалости к Виттории: она была в таком отчаянии, смотрела на мир столь безнадежно. А ведь и он и она были еще живы, еще не ушли с лица земли. Виттория же рассуждала так, словно они были уже мертвы. Он сказал: – Мои чувства к вам, которых вы никогда не позволяли мне выразить, не изменились. Неужели вы думаете, что я юнец, влюбившийся в деревенскую девчонку? Разве вы не понимаете, какое громадное место вы занимаете в моей душе и разуме?.. По щекам у нее покатились слезы. – Спасибо, спасибо вам, саго, – прошептала она, часто дыша. – Вы исцелили мои раны, которые были нанесены мне… очень… очень давно. И она, встала, направляясь в боковую дверь монастыря. А он сидел на каменной скамье, которая вдруг показалась ему страшно холодной, – страшно холодным и мертвым стал теперь и мгновенно смолкнувший сад. 2 Когда Антонио да Сангалло приступил к закладке фундамента часовен, лепившихся к собору Святого Петра с южной стороны, давняя вражда между ним и Микеланджело вспыхнула с новой силой. |
