День, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других весенних дней 1623 года. Двумя месяцами ранее я отметил свое восемнадцатилетие и теперь считал, что жизнь уже прожита – и прожита зря.

Уже с утра я знал, что вечером предстоит малоприятный разговор с отцом. Вернулся я накануне очень поздно, а в том, что об очередном моем похождении ему непременно доложит кто-нибудь из слуг, я нисколько не сомневался.

Отец в кресле казался настоящим королем, восседавшим на троне. Да что там король! Его величество Генрих, которому Авраам де Порту короткое время служил всего лишь «офицером кухни» и которого мне ребенком довелось видеть в Тарбе, выглядел, на мой взгляд, куда менее внушительно. Черный бархатный камзол испанского кроя с широкими прорезными рукавами, обшитый серебряными кружевами и серебряным же галуном, оттенял природную матовую бледность лица, простой белый воротник гармонировал с длинными седыми волосами. Сходство с королем подчеркивалось еще и тем, что никогда, даже за обедом, он не снимал черную широкополую шляпу с серебряной пряжкой, серебряной тесьмой по краю полей и высоким черным плюмажем из страусовых перьев и не выпускал из рук тяжелую трость с набалдашником, напоминавшую королевский скипетр. Гневаясь, он совершенно по-королевски ударял тростью в пол и притоптывал ногами, обутыми в высокие черные ботфорты с широкими раструбами и серебряными шпорами – такие обычно носили кавалеристы.

Меня давно интересовало, почему отец избрал себе столь странное поприще – кулинарных дел мастер, ведь он был образован даже куда больше, чем мой учитель, добрейший отец Амвросий, да и по характеру своему привык командовать уж никак не поварами. Следует признать, впрочем, что он действительно был большим знатоком изысканных кушаний и гурманом (последнее качество я от него унаследовал, и это проявилось довольно рано). Но в оружии – холодном и огнестрельном – он разбирался ничуть не хуже, держался в седле с завидной выправкой и к тому же верхом управлялся с ружьем не хуже королевских карабинеров. В правой башне у нас хранился целый арсенал – семь мушкетов и мушкетонов, столько же пистолетов, старинная аркебуза и старинная же пищаль, даже ручная кулеврина, три шпаги, а уж стилетов, кинжалов и боеприпасов несчетное количество. И хотя владению шпагой я учился у мэтра Паре – старого учителя фехтования, непонятно, каким образом занесенного из Парижа в наше захолустье, – стрельбе и верховой езде обучал меня отец. Даже сейчас, несмотря на возраст, он был очень крепок и вынослив; во времена же своей молодости, несомненно, относился к числу настоящих силачей.

Конечно, я ни разу не спросил его о выборе той должности – тем более что он оставил ее вскоре после моего рождения и более не служил вообще, довольствуясь самостоятельным управлением имением. Владения де Порту были невелики и не обширны. Со слов отца я знал, что и дом, и земельные угодья – восемьсот акров пахотной земли в окрестностях Ланна – были куплены на деньги из жалованья, полуценного Авраамом де Порту из бедной казны короля Генриха. Уже после выхода в отставку отец прикупил мельницу на берегу Вера. Землю сдавали в аренду, и арендная плата в иные годы достигала немаленькой суммы в шесть сотен ливров. Столько же приносила мельница. Если прибавить к тому еще и продажу овечьей шерсти на двести – триста ливров в год и конопли с принадлежащего нам луга, то можно понять, что семейство де Порту было далеко не самым богатым в Ланне или Тарбе. Нам было далеко до иных сеньоров, чьи земельные владения исчислялись десятками тысяч акров, а годовые доходы – сотнями тысяч ливров. Но вряд ли кто из этих богачей, в том числе принадлежащих к знатным фамилиям, мог соперничать с г-ном де Порту в благородстве и даже величественности образа.

Несмотря на то что я никогда не слышал о каких-то перестройках нашего дома, мне всегда казалось, что его внешний облик хранил отпечаток личности мессира де Порту.