К вечеру Чарли сел опять на свежую лошадь и продолжал погоню, как и раньше.

На следующий день мустанги шли уже понурив головы, и, несмотря на все усилия вороного иноходца, временами расстояние, отделявшее их от погони, было не более ста шагов.

Четвертый и пятый день прошли так же. Табун уже опять приближался к источнику Антилопы. До сих пор все все шло так, как предполагалось: погоня описывала большой круг, фургон же двигался внутри по меньшему кругу. Дикий табун возвращался к источнику совершенно утомленный, охотники же ехали бодрые, на свежих лошадях.

В течение всего этого дня, до самого вечера, мустангов не подпускали к воде, а когда их наконец пригнали к источнику Антилопы, то дали им вволю напиться. Тут наступил для искусных охотников, лошади которых получали овес и берегли силы, ожидаемый миг столь долгой погони. Опившихся лошадей нетрудно бывает поймать и стреножить.

До сих пор все шло блестяще. Но вороной жеребец был как будто выкован из железа. Его непрерывный, плавный шаг не изменился и оставался все таким же, как в первый день охоты. Он постоянно скакал взад и вперед вдоль табуна, побуждая его ржаньем и собственным примером к бегству. Но силы лошадей уже истощились. Светлая кобыла, помогавшая охотникам отыскивать табун в темноте, была покинута табуном уже несколько часов назад и находилась при последнем издыхании. Остальные кобылы, по-видимому, уже потеряли всякий страх перед всадниками, и было ясно, что скоро они станут добычей Джо.

А жеребец, который был целью всех трудов, оставался недосягаемым по-прежнему.

Товарищи Джо хорошо знали его вспыльчивый нрав и нисколько не удивились бы, если бы он в припадке внезапной ярости попытался застрелить непобедимого вороного жеребца. Но Джо был далек от этой мысли.

В течение всей недели гоняясь за ним, он ни разу не видел, чтобы вороной скакал галопом. Джо испытывал восхищение, свойственное всякому хорошему наезднику перед такой чудесной лошадью; это восхищение все возрастало, и он скорее готов был застрелить свою собственную лучшую лошадь, нежели это великолепное животное.

Стоило ли даже брать награду, назначенную за его поимку? Джо начинал колебаться. Сумма была не маленькая, но эта лошадь уже сама по себе представляла капитал, так как могла стать родоначальником породы иноходцев.

Но мустанг, за которого была назначена награда, все еще бегал на воле. Нужно было кончать охоту.

Джо оседлал свою лучшую лошадь. Это была кобыла восточной крови, но выросшая в прериях. Конечно, Джо никогда не мог бы приобрести такую прекрасную лошадь, если бы не одна странная слабость, которой она была подвержена. В этих краях растет ядовитая трава, называемая локо. Обычно скот никогда не ест этой травы, но если случайно какое-нибудь животное попробует ее, то оно начинает отыскивать ее повсюду. Действие этой травы отчасти похоже на действие морфия, и лошадь, пристрастившаяся к ней, года через два погибает от бешенства. Про такое животное местные жители говорят, что оно «одержимо локо». И лучшая лошадь Джо имела в глазах дикий блеск, который указывал знатоку, в чем тут дело. Но это была сильная и проворная лошадь, и поэтому Джо выбрал ее для окончания охоты.

Джо поскакал вперед, к табуну. Он бросил лассо на землю, потащил его за собой, чтобы выровнять веревку, затем обмотал его аккуратными петлями вокруг ладони левой руки и, в первый раз за всю охоту пришпорив лошадь, пустился прямо к жеребцу.

Началась бешеная скачка. Перепуганные кобылы бросились в разные стороны, уступая дорогу. Свежая лошадь скакала галопом по степи, а впереди нее, сохраняя прежнее расстояние, бежал жеребец, как и прежде не сбиваясь со своей знаменитой иноходи.

Это было просто невероятно. Джо подстрекал и голосом и шпорами свою лошадь. Она летела, как птица, но расстояние между нею и жеребцом не уменьшалось ни на один дюйм.

Вороной миновал равнину и холм, поросший травой, спустился на предательскую песчаную поляну и оттуда — в луговую полосу, где его встретили лаем сурки.