Я с грохотом ссыпался по ступенькам, сжимая в кулаке монетку и выбежал из подъезда. Утро уже медленно, но верно раскалялось под огромным солнцем, и в воздухе трещали прозрачными крыльями стрекозы, большие и разноцветные. Неподалеку стояла толстая дворничиха тетя Тамара и поливала пыльный двор из длинного черного шланга, и блестящие капли весело барабанили по мелким листьям кустарниковой акации, окружавшей двор пышной зеленой оградой. Я поздоровался с ней, получил вместе с приветствием струей холодной воды по ногам, восторженно взвизгнул и вприприжку понесся через двор, на ходу вгрызаясь в помидор, и прохладный розовый сок тек у меня по руке и по подбородку.

Как я уже говорил, дом наш всегда просыпался рано, и двор уже был полон — на многочисленных приподъездных и дворовых скамейках сидели женщины разных возрастов с бидонами и авоськами и разговаривали, а в дворовой пыли, в кустах, на качелях с визгом возились дети — слишком маленькие, чтобы я удостаивал их своим вниманием — малышня не старше девяти лет! Я же в свои тринадцать, перейдя в шестой класс, считал себя уже абсолютно взрослым человеком, большим и могучим мужем — неважно, что ростом был всего метр сорок пять.

Разумеется, сразу ни в какой магазин я не пошел. Я перемахнул через трубу, тянувшуюся вокруг всего двора, перебежал через дорогу и помчался к набережной — посмотреть, где все, а также — не занял ли кто мое коронное рыбацкое место. Я не сомневался, что в это время уже, по крайней мере, половина нашей компании находится на боевом посту.

Парапет уже ощетинился удочками самой разнообразной длины и возле них застыло в нетерпеливом ожидании почти все мужское население нашего и соседних домов. Вдалеке темнели возвращавшиеся с утреннего лова лодки.

Еще не дойдя до парапета, я увидел, что мое место занято — и ни кем иным, как самим Венькой. На бетоне лежит доска с вколоченными в нее тремя сторожками с латунными колокольчиками, придавленная для верности кирпичом, и от сторожков бегут в мутную воду туго натянутые лески. По реке гуляет небольшая волна, и изредка черные резиновые верхушки сторожков слегка кланяются и едва слышно звякают колокольчики. Венька же стоит рядом и сосредоточенно дергает «резинку». Венька на два года старше меня, намного выше ростом, и глядя, как напрягаются мышцы на его смуглых руках, я, как обычно, чувствую не только злость, но и зависть. У меня от «резинки» всегда очень быстро устают руки, Венька же может дергать ее часами.

Еще больше я разозлился, когда увидел, что неподалеку от Веньки на парапете сидит еще и его двоюродная сестра Вита и, болтая босыми ногами, ловит на поплавушку бычков и уклеек для Венькиных закидушек. Вите было восемь лет, и большей врушки я еще в своей жизни не видел. Врушка, симулянтка, притворщица, драчунья — она словно бы состояла из двух половинок — обычной девчонки и отчаянно плохой девчонки. Она была под стать своему имени, тоже состоявшему из двух половинок, — ее полное имя было Викторита. Когда она родилась, ее родители никак не могли решить, как назвать дочь — Виктория или Маргарита — и разрешили спор вот таким вот образом. Мать всегда говорила, что из Витки вырастет великая актриса. А еще она говорила, что Виту следует жалеть. Тогда я еще не понимал почему — только знал, что дома у Виты, помимо нее, живет шесть человек, и как-то услышал, что отец говорил: у Венькиной сестры три папы и три мамы. Сейчас-то я понимаю, что в той квартире было некое сообщество вроде шведской семьи и понимаю, каково было там маленькой девчонке. Но тогда я, конечно, этого не знал. Она жила в соседнем доме, большую часть времени болталась на улице — до глубокой ночи, и единственный человек, чье мнение ее интересовало, был Венька. В нашу компанию она не входила, но если уж появлялась рядом с нами — никто не смел ее прогнать — Венька за сестру мог отлупить кого угодно.