— У меня времени в обрез, — вдруг сказал Пэли, позабыв об елизаветинских гласных и пуская в ход расхожие фонемы двадцать первого века. — Я дам тебе золота, если ты приведешь меня к дому мистера Шекспира.

— Мейстера?..

— Шейкспейра, — поправился Пэли.

Бесс, у которой вдруг стали расти уши, уставилась на Пэли. На стене за ее спиной увеличивались в размерах батальные эпизоды, смонтированные кое-как.

— Ты ведь не из таких? Ты любишь женщин. Я вижу это по твоему лицу.

— Мне нужно его видеть. По делу. Скорее. Он живет, кажется, в Бишопсгейте.

Можно выяснить хоть что-нибудь до того, как эпистемологические враги завладеют им? А что дальше? Постараться выжить. Отсидеться с год с помощью сигналов в каком-нибудь укромном местечке. Просигналить Свенсону, получить от него успокаивающий ответ. Возможно — кто знает — услышать из далекого временного пространства, что его заберут домой до окончания установленного срока, получить указания с Земли, новые установки…

— Ты знаешь человека, которого я имею в виду? — спросил Пэли. — Мейстера Шейкспейра, актера из Театра?

— Ага, ага! — голос быстро грубел. Пэли сказал себе: я сам должен воспринимать вещи такими, какими мне угодно; у этой девушки нет глаз на груди, и рот, образующийся у нее под подбородком, только мерещится мне.

Взятые таким образом под контроль галлюцинации ослабли и отступили на время. Но сила их была еще велика. Бесс натянула простое платье прямо на голое тело, вынула из шкафа поношенный плащ.

— Деи мей день, — сказала она. Пэли сумасшедшим усилием воли выправил фразу.

— Дай мне денег, — повторила она.

Он протянул ей портагу.

Они на цыпочках спустились вниз. Пэли пытался рассмотреть картины на стенах, но не было времени заставить их говорить правду. Ступеньки взяли его врасплох: превратились в эскалатор двадцать первого века. Усилием воли он снова обратил их в шаткую старую лестницу. Бесс, он был уверен, очевидно, обернется неким чудищем, способным превратить его сердце в камень, если только он зазевается. Быстрей. Превозмогая себя, он удерживал на небе брезжущий день. Людей на улице было мало. Он боялся смотреть на них.

— Далеко? — спросил он.

Где-то близко кричали петухи, их было много, крепких, горластых петухов.

— Недалеко.

Но ничто не могло быть далеко одно от другого в этом нелепом, перевернутом вверх дном Лондоне. Пэли изо всех сил старался не потерять рассудок. Пот капал со лба и одна капля упала на сумку, которую он прижимал к себе, словно у него болел живот. Он исследовал влагу, пока шел, часто спотыкаясь о булыжную мостовую. Капля соленой воды из его пор. Принадлежала она к этому чужому миру или же к его собственному? Если б он обрезал свои волосы и бросил их на землю, если 6 опорожняя кишечник в тот вонючий сток, откуда только что возникла трехголовая женщина, неужели этот Лондон системы Б-303 отторг бы их, подобно тому, как человеческий организм отторгает пересаженную почку? А может быть, он оказался в мире, где царят другие физические законы и где есть повелевающее этим миром божество, которое можно сокрушить лишь в союзе с Дьяволом? Может быть, это были особые клубные правила божества этой системы, которые он, Пэли, нарушил, и более глубокая, хотя и шаткая необходимость тут ни при чем? Как бы там ни было, он напрягся, и елизаветинский Лондон покачнулся в своем серебряном рассвете, но устоял.