Игоряша был ужасен. Он снова ураганом пронесся через коридор, ворвался в кухню и стал изображать там смерч.

Вскоре ему это надоело, он остановился и в остолбенении воззрился на жену. Оказывается, та все время была дома, но не показывалась. Она стояла у плиты и деревянной лопатой помешивала какое-то варево в огромном, величиной с балкон, металлическом чане.

— Шиздень и шиздрон! Ты что, с ума сошла? — с перехваченным дыханием просипел Игоряша. — Ты знаешь, что меня ограбили? Плянь! А квартиру в музей превратили? Ты что это делаешь? Фердическая сила! Откуда чан? Старуху языкастую сюда — кто вселил? Федосея затуркали. Ванную взломали. Машинка под колпаком. Где Карбованцев? Янду-бзя! Ты знаешь, в натуре, что я умер? Да постой же, наконец, гузь чертова! Что за мдень ты варить вздумала? — не связанные друг с другом вопросы и странные книжные слова вылетали из Игоряши, как гильзы из магазина винтовки. — Что вообще здесь происходит?!

Жена повернулась и невидяще посмотрела на Игоряшу.

— Вы, гражданин, постеснялись бы скандалить в музее, — тускло сказала она. — Место государственное, охраняемое. Я на службе препаратором работаю. Вот воск варю.

— Какой такой воск? Хря! Для чего?

— Воск обыкновенный, восковой. Для главного экспоната. Восковую фигуру будем лепить. — Тут в глазах жены зажглись искорки уважения и любви. — Товарищ Игорь И. в любимом кресле в полный рост.

— Так ведь я и есть Игорь И. в полный рост! Не узнаешь, что ли, флюга? — взорвался Игоряша. — Воск-то зачем? Вот он, муж, — живой перед тобой. Игоряша я!

Тут две могучие лапы каменно пали Игоряше на плечи, а чья-то костлявая лапка впилась в шевелюру. Игоряша извернул голову и боковым зрением увидел, что держат его все та же престарелая караулыцица и ражий полулысый детина в черной тройке и при бабочке. За ухом его торчали кронциркуль, линейка и карандаш.

— Вот он где! — с интервалом в терцию запели старуха и детина (как выяснилось впоследствии — лаборант). — А мы его ищем, с ног сбились. Не брыкайся, дядя, сейчас мерку снимем, и хорош. А фарфоровые глаза подобрать и конский парик — это пара пустяков. Момент. Вот и все. Можешь гулять.

— Как это — «гулять»? Что значит — «гулять»? Олмля вам! Я здесь живу и никуда уходить не собираюсь. Квартира — моя, и музей, стало быть, — мой. Вон, табличка на двери — читали?

— Музей государственный, — подала ровный голос жена. — Но вообще случай из ряда вон выходящий. С одной стороны, прототип сделал свое дело, прототип может уходить. А с другой — текстовик Карбованцев его к себе не пустит. У него сейчас писчий запой: Петро Армавирович творит эпопею «„Влесова книга сионских мудрецов“ — плод масонского заговора». Что же делать?

Игоряша сначала беленился, грозил вызвать милицию, потом, осознав бесплодность угроз, начал просить, умолял не выгонять его из-под родного крова. В конце он уже валялся в ногах у крепыша лаборанта и целовал войлочные бахилы старухи караулыцицы.

Музейный совет долго совещался, куда-то звонил по телефону и наконец вынес решение: прототипа за дверь не выставлять (Игоряшу с этой минуты так и стали звать: Прототип, и он взял за правило послушно отзываться), а, напротив, отвести ему жилое место в углу в прихожей, постелив там рогожку, и определить на полставки швейцаром. Харч — казенный.

Игоряша и рад: дом остался домом, жена — здесь же (хотя уже и совсем не жена, а вдова, невеста лаборанта), Федосей жив. Прототип даже выговорил себе право использовать ванну по прежнему назначению — в качестве кассы, и вскоре там снова зазвенели монеты и зашуршали бумажки.