Что ж. Им хотя бы не удастся сделать это тихо.

– Да? Для моей безопасности?! – закричала я. – Или вы убираете всех, кто не согласен? Всех, кто обременяет собой вашу прекрасную пенсионную систему! Вашу дивную страну!

Немногие люди на бульваре стали замедлять шаг, останавливать велосипеды. Высовываться из окон.

Я замерла.

Новый мир открылся мне.

Небо было желтым. У моего костюма оказался яркий синий цвет.

«Сейчас засияют радуги и поскачут единороги?» – Я хихикнула и упала на спину. Увидела перед глазами морское животное, у которого было мужское лицо. Томми? Мужчина Апреля? Конечно же, это он, но почему…

– Томми, у тебя красные глаза, – проговорила я. Было нестрашно, как во сне.

– Она теряет сознание, – сказал женский голос. – Скорей.

Они бросились ко мне вчетвером. Их изящные черные комбинезоны не сковывали движений. А маски были легкой версией громоздких мужских.

Я успела заметить на рукавах и шлемах эмблему отнюдь не политической, а инфекционной полиции. А удивиться – не успела. Повернула голову и увидела, что кролик сидит на траве. Один, еще один. Пять, десять, двадцать. Откуда их столько? И тут они все поскакали ко мне.

Глава седьмая: Воскресенье

Твои руки, вытянутые поверх одеяла, похожи на палки. Та часть лица, которая видна из-под маски аппарата искусственной вентиляции легких – сероватого цвета, с синевой на впавших висках. Аппарат тебе не поможет – новый вирус поражает мозг, а не легкие.

– Ада. – Я знаю, что ты меня не слышишь. Беру тебя за руку своей – в резиновой перчатке.

Мне кажется или твоя рука чуть дрогнула, шевельнулась? Конечно, кажется. Я сжимаю твою ладонь. Она теперь маленькая и костлявая. Как рыбий плавник.

– Ада. Я почти полюбил тебя. Если я правильно понимаю то, что ты называешь любовью.

Пробраться в госпиталь легко. Волонтеры сейчас на вес золота, ведь новый вирус не заражает мужчин. Меня даже удивило, сколько их сюда пришло, этих мужчин. Есть такие, как я, которые разыскивают близких им женщин: конкубины ищут любимых клиенток, учителя – любимых школьных учительниц, уборщики – любимых хозяек. Особо ценятся мужчины-сиделки, они умеют налаживать аппараты, делать массаж и инъекции. Но большинство – незнакомцы, которые помогают незнакомкам. И это после всего, что вы с ними творили. Хотят опять в старый мир. Вот поди ж ты. Мазохисты, что ли?

Ночью умерло шестнадцать женщин, их тела недавно унесли, сожгут в печи для уничтожения токсичных отходов. Вы сжигали мужчин, умерших от FHV. Теперь сжигаете женщин, скошенных новым вирусом. Вот мы и опять равны. Если кого-то все еще интересует равенство.

В общем, мы – люди – снова там, где начали когда-то свое восхождение к прогрессу. Человек – не царь природы, не ее разумное дитя, а просто мыслящий тростник, который ничего не стоит сломать. Все качаемся на ветру. Нас гнет то в одну сторону, то в другую.

Ваша цивилизация? Ваш гендерный баланс? Чего они стоят, если любой кролик может все обвалить?

Мучает ли меня совесть, когда я вижу всю эту боль и мучения вокруг? Когда смотрю, как ты умираешь? И да, и нет. Выхода у меня не было. Да что объяснять! Ты все равно не поймешь.

Я и Грету любил. Отнюдь не за то, что она меня родила. Я горжусь ею. День, когда Грета меня нашла, был самым счастливым в моей жизни. Она в одиночку поперла против огромной государственной машины. Не только ради меня, своего сына. А ради идей справедливости и свободы, которые уже тогда волновали меня, потому что все мужские школы охвачены ими, как торфяным пожаром: тлеет, тлеет, тлеет. Но на поверхности – тишь да гладь.

Грета сумела избавиться от предыдущего учителя Туяры и устроить так, чтобы я попал в их дом (это только кажется, что компьютерные алгоритмы нельзя обмануть; можно, ведь их создают люди).