Пот пропитал его запыленную рубашку, под его глазами появились красные пятна, и на черном небритом подбородке осела розоватая пыль пустыни. У него в кармане лежало десять песо серебром, во фляге оставалось с пинту солоноватой воды, а в сумках немного бобов, риса и вдосталь патронов.

За его спиной синели горы Карризаль с зелеными долинами, а там, за линией границы, остался его вороной конь, павший от винтовочной пули после короткой схватки с тем бандитом, на чьей лошади он сейчас ехал, с бандитом, который оказался чересчур оптимистичным в оценке своих возможностей.

Муни не имел определенной цели своего пути. Он просто ехал из одного мира в другой.

За два дня пути он видел только одно одинокое ранчо — единственный признак жизни, если не считать ястребов, ящериц да изредка попадавшихся ему гремучих змей. Он свернул немного к востоку, к горам, где надеялся отыскать укромное ущелье с источником, чтобы, если повезет, остановиться на ночь. Его лошадь устала, да и сам он отощал, и щеки у него ввалились.

Местность становилась все более пересеченной, приходилось почти продираться через заросли кактусов, но из-за них уже виднелись зазубренные вершины скал. Вдруг колючие гиганты расступились, и Тэнслип увидел впереди зеленый кустарник. По тому, как его лошадь оживилась и ускорила бег, он понял, что там есть вода.

Что-то мелькнуло в кустах, и он инстинктивно выхватил револьвер, так молниеносно, что его быстроте мог бы позавидовать сам Вэс Хардин. Но ему была нужна вода, и он, не колеблясь, стал бы сражаться за нее.

Но «что-то» оказалось индейской девочкой, оборванной, босой и большеглазой. Она сгорбилась с камнем, зажатым в руке. Оскалив зубы, словно маленький зверек, ожидала врага.

Муни остановил лошадь и вложил револьвер в кобуру. Девочка выглядела очень истощенной, кожа натянулась на скулах, глаза ввалились, лохмотья чуть прикрывали ее тело, и едва ли нашелся бы такой мужчина, который захотел бы взглянуть на нее второй раз. У ее ног на песке лежал, тяжело дыша, старый индеец. Одна нога его была обмотана грязной тряпкой, через которую проступала кровь.

— В чем дело, детка? — спросил он по-английски. — Я тебя не трону.

Она ничуть не смягчилась и приготовилась к отпору. И эта отчаянная смелость девочки затронула какую-то струнку в душе Тэнслипа. Сочувствие к слабым было так характерно для всех из рода Муни. Он улыбнулся и соскочил с лошади, подняв руки вверх ладонями вперед.

— Амиго, — произнес он нерешительно.

За недолгое пребывание в Техасе он не успел научиться испанскому и чувствовал себя неуверенно.

— Я амиго, друг, — повторил он и подошел к старику.

Лицо этого индейца из племени тараумара (Муни слышал кое-что о нем) было серым от нестерпимой боли, но он находился в сознании. Тэнслип присел около старика и начал осторожно разматывать повязку. Девочка смотрела на него, а потом вдруг принялась, задыхаясь, быстро тараторить на непонятном языке.

Увидя рану, Муни поморщился. Он давно не видел ничего подобного. Пуля пробила бедро. Отойдя к деревьям, Муни собрал сухие ветки, а когда принялся складывать их, чтобы зажечь костер, девочка подскочила к нему и что-то протестующе залопотала на своем языке, в тревоге показывая на запад.

— Там тот, кто гонится за вами? — предположил Тэнслип и, посмотрев на старика, вздохнул. — Пусть тебя это не пугает, детка. Если мы сейчас же не поможем старику, он умрет. Может быть, уже поздно. И даже если всех нас убьют, то все равно мы должны попытаться его спасти.

Костер из сухих веток давал мало дыма. Он поставил на него котелок с водой. Пока вода закипала, Тэнслип нарвал зеленых листьев с куста и бросил их в котелок. Девочка сидела на корточках и напряженно следила за его действиями. Когда листья проварились, он промыл рану отваром.