Нам повезло. Мы встретились почти на семьдесят лет позже и какое-то время прожили счастливо, хотя трагедия все же разыгралась — и именно по причине абсолютной честности и неподкупности Жоржа. Впрочем, это случилось значительно позже, а предшествующих событий набралось столько, что их хватило бы на пару-тройку приключенческих романов в духе Жюля Верна. Жаль, старик не дожил. А то я бы ему порассказала. Видимо, я стала единственной слабостью, единственным человеком, бывшим дороже дела, которому так истово служил Георгий Александрович на протяжении десятилетий. Со мной он вел себя иначе, словно пытался в несколько лет прожить совершенно иную жизнь и влезть в шкуру другого мужчины. Это оказалось бесценным даром и великой жертвой с его стороны. Это было, насколько я теперь понимаю, одновременно и счастьем, и мукой. Жорж не мог отказаться от меня и не мог пережить того, что с ним происходило.

Само ощущение, что теперь им можно манипулировать, угрожать ему, давить и приказывать, буде у кого-либо возникнет подобная необходимость, стало невыносимым для Жоржа, привыкшего отвечать только за себя. Он никогда не боялся смерти, и вообще ничего не боялся. Ему нужно было полвека прожить абсолютно независимым человеком, чтобы теперь — находясь в постоянном страхе за меня — наконец понять обычных людей, подверженных слабостям, испытывающих боль и страдания, и ужаснуться подобной судьбе. Полагаю, только по этой причине он и пытался все держать под своим контролем, все решать за меня, все предусматривать и просчитывать наперед.

Волк-одиночка. Акела, лежащий на скале Советов (какой страшненький каламбурчик получился у меня, хоть я того и не желала вовсе), — когда я смотрела милый детский мультик «Маугли», мне становилось страшно. Даже внешне Жорж чем-то напоминал седого хищника. И чем дольше мы жили вместе, тем больше я удивлялась тому, как нежно и неистово любит он меня. И тем больше жалела его, не созданного для такой любви, не задуманного природой в этом качестве.

Наверное, нам следовало расстаться еще тогда, сразу, как только я это поняла. Но мы слишком привязались друг к другу, чтобы помыслить о разлуке. Просто Жорж все больше сил прилагал к тому, чтобы оградить и обезопасить меня даже от мелочей и возможных случайностей. Так не бывает, и Жорж сам это осознавал, но не желал сдаваться. Иногда в своем стремлении разложить нашу жизнь по полочкам он доходил до абсурда. Это стало первой из его самых главных ошибок. А моей первой ошибкой было то, что я согласилась с подобным положением вещей, стараясь всячески потакать Жоржу, оберегая его покой.

Никогда нельзя ломать себя, даже ради самого дорогого, самого любимого человека на свете. Ибо самопожертвование — это одно, а такое самоуничтожение — совершенно иное. Жаль только, что прозрение наступает, как правило, слишком поздно.

Человек самодостаточен, он и является высшей ценностью, и нигде никем не записано, что нужно отказываться от самого себя в угоду кому-то другому, пусть даже этот другой руководствуется самыми искренними, самыми добрыми побуждениями. Благими намерениями дорога в ад вымощена. Но мы обычно пренебрегаем народной мудростью, воспринимая ее как навязчивый припев модного шлягера, — в одно ухо влетело, в другое вылетело. Господи, как жаль.

Теперь, став много старше и мудрее, я понимаю, что и непреклонного Георгия Александровича вполне можно было уговорить, убедить, перехитрить, наконец. Но это я понимаю теперь, когда за плечами у меня стоит… надцать лет горького опыта. Опыт — это сумма накопленных ошибок.

Я далеко еще не старуха, но моего опыта с лихвой хватит на трех-четырех человек.

А еще только теперь я начинаю подозревать, что нелепое поведение Жоржа можно объяснить и тем, что ему уже тогда всерьез намекнули на то, что со мной может что-то случиться. Я ведь не знаю, когда именно завертелась вся эта история…

* * *

Огромный черный пес зажмурился и закряхтел от восторга, колотя хвостом по полу.