Андрей стоял возле Марины все в том же детском, черном ужасе. Плохо, что он согласился на латину — в ней партнеры часто довольно далеки друг от друга, порой едва соединяются ладонями, ему нужно совсем другое… Но там ритм, накал южных страстей, буря чувств…

Он попробует, ладненько…

Первые такты Андрей умышленно пропустил, а потом вспомнил, что было между ними ночью. Сегодня или вчера… Или неделю назад… И Марина четко увидела в его глазах их ночь… Он медленно поднял руки, прикасаясь к Маринке, и попросил ее тотчас отдаться ему на виду у всех, забыв об окружающих… Он потянулся к ней — с надеждой, с мольбой, с неистовым желанием… Он позвал ее к себе… Наплюй на всех, Мариша! Здесь нет никого, кроме нас двоих!

И Маринка, смутившись вначале, засветилась ему навстречу, засияла, расцвела и ответила такой страстной и радостной улыбкой, какой он никогда не встречал на лицах своих бесчисленных партнерш. И на лицах чужих партнерш тоже. Он не играл в свою любовь — зачем? Он просто ее вспоминал, повторял, показывал. Воссоздавал свою жизнь. Это была не демонстрация, не вызов, не метод — голая правда. Андрей пришел с ней сегодня, принес ее сюда с собой — и уйдет отсюда только с победой. Или не уйдет никогда, пока не победит, пока не докажет всем, что он, Андрей Литвиненко, непобедим, что выше его никого нет и быть не может. Потому что у всех — не более чем танец, искусство, техника… У всех — игра, мастерство, показуха… И лишь у него одного — подлинная любовь, настоящее чувство, живая жизнь… У него одного…

Они пару раз сбились с ритма — давно не танцевали вместе. Маринка сделала слабую и несостоявшуюся попытку наступить Андрею на ногу, а потом неловко толкнула, задела бедром на повороте… В самом конце они слишком далеко отошли в разные стороны и зачем-то протянули навстречу руки…

…Когда они остановились, молодые тренеры в растерянности и замешательстве прятали друг от друга смущенные глаза. Не много понявшие, но тоже чем-то странно потрясенные, изумленные дети притихли, недоуменно переглядываясь.

Андрей улыбнулся Марине с благодарностью и признательностью: спасибо тебе, Мариша, за то, что ты меня поняла и не побоялась сделать то, о чем я тебя попросил! Это единственное, что ты умеешь, единственное, на что ты способна: отдаваться мне ночами так, как никто, кроме тебя, неспособен. Но днем, на виду у всего зала, мы с тобой можем это повторить на ура. Почему бы нет? И тогда мы будем единственными танцорами, которым нет равных на всем белом свете!

"Я люблю тебя… Это здорово!" Всего-навсего…

Степан смотрел по-прежнему пристально, исподлобья, мрачновато. Но в его угрюмом взгляде Андрей без труда уловил тоску, нежность, признание… И настоящее восхищение тренера, оценившего по заслугам бесконечно любимого и лучшего ученика, переплюнувшего сегодня учителя. Который просто вынужден признать свое очевидное, безусловное поражение. И навсегда отпустить от себя Андрея.

А ты недурно танцуешь, сынок…

Все молчали. И непонятливая Маринка, забеспокоившись, сделала неуверенный шаг вперед.

— Я слишком долго не танцевала, Степан Николаевич, — извиняясь, робко сказала она. — Я могу приходить каждый день, если вы разрешите… А Андрюша работает не каждую ночь…

Юрасов словно нехотя кивнул и согласно щелкнул в воздухе пальцами.

— В любое время, когда вам обоим удобно, — сказал он. — В тренере вы сейчас не слишком нуждаетесь. Однако танцы нужно обновить, Андрей, поэтому моя помощь тебе еще все-таки пригодится.

…Они снова стали ходить на тренировки. И вновь был открытый чемпионат, последний в их жизни. Все ждали этого состязания с нетерпением и тревогой, все хорошо понимали: Литвиненко должен сказать, наконец, свое слово, должен совершить невозможное — и получить на этот раз первое место.