Да, Зина здорово колебалась. Казалось: еще секунда — и Зинуша кивнет. Схватить машину — минутное дело. Возле клуба утром всегда полно. Но Зиночка покачала головой. Нет?! Почему нет? Скажи мне, почему?!

Она не прошептала ни слова, грустно, неловко прошла мимо и махнула рукой водителю…

Что она ответит ему сегодня? Впрочем, Андрей не собирается ее на этот раз ни о чем спрашивать. Тимофей заявил, что она уведет Андрея сама.

Ладненько, посмотрим…

"Есть только миг, за него и держись…"

…Ему по-прежнему снились танцы, свет над паркетом… Звучала музыка, пристально и настороженно смотрел Степан, ласково и нежно улыбалась Аллочка Чеботарева… Все так, как бывало когда-то… Очень давно… В прошлом веке и тысячелетии. О которых давно пора забыть.

Он часто вставал ночью и включал магнитолу. И вдвоем с Маринкой или в одиночестве слушал и слушал без конца. Не слишком музыкально грамотная Марина иногда осторожно спрашивала:

— Это "A-?a" или "Duran Duran"?

— Это "Animals", — тихо отзывался Андрей. — Теперь ты знаешь все…

Мелодии бередили душу и до предела, до слез натягивали и без того раздраженные нервы. Но ему требовалась музыка и только музыка, еще и еще, бесконечно, постоянно… Огромная коллекция дисков и кассет непрерывно пополнялась.

В темноте, под звуки оркестров и пение рок-групп, он осторожно поворачивал к себе Маринкино лицо. Маринка снова тихо плакала. Любовь под музыку у них никак не выходила.

Он любил свой клуб. Презирал, ненавидел, чурался. Стыдился и любил. Особенно когда зал стоял еще пустой, полутемный, готовый к вечернему визиту чумовых, богатеньких, ветреных посетительниц. Кабак, застывший в неистовом ожидании и нетерпении, словно в предвкушении восхитительных тайн и волшебных призраков.

В эти минуты Андрей в одиночестве частенько садился прямо на пол, между столиками, в проходе, и надолго застывал. Его никто никогда не трогал и не теребил. Знали: этого делать нельзя. Да и Тимофей запретил раз и навсегда. Прохиндейский народец верно и свято исполнял желания и просьбы приятелей и коллег и ценил настоящую дружбу.

Правда, Тимошка порой раздражался от непонимания и бесполезных попыток угадать истину. И однажды тоже шлепнулся на пол, собираясь завязать диалог.

— Чего тебе надобно, старче? Опять размечтался? Все наперекосяк! Выслушай очередной крик моей души: нельзя ничего найти там, где ничего нет и быть не может! Ты вдругорядь подзабыл, где находишься? Оглянись вокруг! Бардак и бардак! С тобой вечно и смех и грех! Ты всегда чересчур старался жить! Вроде Степки! Старался танцевать, старался любить, старался страдать! Фигня все это, Андрюха! Наша мудрая жизня очень не любит, просто не выносит ни старателей, ни страдателей, а ты из их породы! Породы дурной и вредной! Для себя и для окружающих! Но для себя прежде всего! Крик моей души закончился. Чего молчишь?

— Тебе нравится так думать? — вяло отозвался Андрей. — Пожалуйста… На здоровье…

На продолжение очередной философской дискуссии он оказался не способен. Зачем измышлять ненужные слова? Кроме того, Тимофей прав, во многом прав, почти во всем… Искать здесь, тем более, самого себя, смешно и нелепо.

— А как я тебе в роли сказителя? — не хотел сдаваться упрямый Тимоша. — Простой русский парень! Ты сам посуди, что разэтакого интересного может быть в сказках? Какую ни открой, одна и та же обязаловка с первой строки до последней: отправился ненароком Иван-дуралей-богатырь на битву, срубил по случаю в честном бою восемь голов Змею-Горынычу и повез их, как доказательства молодецкой удали и доблести, любимой мамане в деревню.