Мой взгляд цепляется за очередное письмо. От моего босса. Он отправил его, когда я слег в первый раз.

Я понятия не имею, что на это ответить. Сейчас подавать жалобу будет, по-моему, низко. Поскольку я держал свою бисексуальность в секрете, то теперь буду выглядеть каким-то шпионом. Словно я делал заметки, пока никто не смотрел.

Дэнтон, конечно, заслуживает наказания за разжигание ненависти, но через несколько дней мне выходить на работу. Я не хочу, чтобы у моих коллег создалось впечатление, будто я записывал все, о чем они разговаривали в раздевалке.

Когда я принимаюсь перечитывать письмо в пятый раз, в спальню заходит Вес.

– Давай-ка мы уберем это, и ты отдохнешь, – предлагает мой бойфренд и решительно отнимает у меня ноутбук. – Ты выглядишь уставшим.

Проклятье. Я и правда устал. Пять минут назад все было нормально, а теперь у меня слипаются веки. Такая ерунда, как чтение нескольких писем, высосала из меня всю энергию. В горле снова застревает беспомощность. Я ненавижу быть слабым. Ненавижу болеть, и гнев заставляет меня огрызнуться:

– Слушаюсь, мамочка.

В глазах Веса вспыхивает обида, и на меня снова наваливается чувство вины.

– Извини, – шепчу я. – Не хотел на тебя рявкать.

– Ничего. – Но на его лице, пока он тихо уходит, по-прежнему грусть.

Дела у Джейми не очень.

Прошло три дня с тех пор, как его выписали, и я вижу, что физически он пошел на поправку. Он уже не спит весь день напролет. Выходит ненадолго гулять. Сегодня утром он даже приготовил нам завтрак. Но когда я повел его в наше кафе – которое мы нашли в первое утро после того, как стали жить вместе, – произошла катастрофа. Не успели мы сделать заказ, как нас обступили какие-то школьники, требуя, чтобы мы – да, во множественном числе – дали автограф. Потом пара человек захотели с нами сфотографироваться, Джейми взбесился, у него начался кашель…

Мы ушли, так и не поев. А когда я предложил зайти в наше любимое китайское заведение, он сказал:

– Давай просто закажем чего-нибудь на дом.

Его тело выздоравливает – это я знаю наверняка. Но я понятия не имею, что он чувствует или что творится у него в голове. Он замкнулся в себе. Попеременно то срывается на меня, то извиняется за то, что сорвался.

Я уже не помню, когда мы в последний раз целовались. По-настоящему, а не коротко в щеку. Кажется, перед его первой выпиской из больницы. Да… в душе. То был чертовски приятный душ.

В отличие от того, который я принимаю сейчас. Я в кабинке с низкими стенками, а это значит, что слева и справа стоят два моих одноклубника. Которые глядят на меня. Не в порнографическом духе – типа, зацени его член, – хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы на меня пялились именно так, а не с глубокой тревогой.

– Ты больше не разговариваешь с нами. – Шум воды вокруг не заглушает нотки обвинения в голосе Эриксона.

– Разговариваю, – отвечаю я, намыливая грудь.

Хьюитт, который стоит с другой стороны, немедленно опровергает мое заявление.

– Не, ты стал совсем необщительным.

Они хотят, чтобы я был общительным? Когда мой бойфренд хандрит и при каждом удобном случае срывается на меня? Да им повезло, что я вообще появляюсь на играх. Все мои мысли – о Джейми, и это чудо, что я еще помню, как играют в хоккей.

– Блейк говорит, твой мужик поправляется, – не унимается Эриксон.

Я смываю с себя мыльную пену и тянусь за шампунем.

– Угу.

– Тогда почему ты такой мрачный?

Из-за нежелания отвечать я очень долго намыливаю голову и ополаскиваю ее.