Четверо албанцев, распластавшись в придорожном подлеске с напряжением сжатой возвратной пружины пистолета, смотрели за чавкающими грязью патрульными. Когда в десяти шагах от Фатоса солдаты остановились, он испугался. Никто из его группы не мог видеть случившегося, некому было ткнуть в бок, чтоб опомнился, так как остальные успели залечь дальше во мраке разросшейся «венгерской сирени».

После, как ни старался, он не мог объяснить самому себе, что же случилось. Почему он вдруг оцепенел, забыв уткнуться носом в грязь и не дышать, а вместо этого таращился куда-то – видимо, на солдат, но скорее в адскую манящую бесславным концом трепыхающуюся мотыльком бесконечность, нарисовавшуюся от внезапного стресса в пропитавшемся ужасом сознании.

Сербы закурили. Двое пошли отлить. Один остался на месте, но, услышав журчание, передумал и пошел вслед за парой отдавать обратно временно позаимствованное у природы. Кусту, рядом с которым потел и трясся Фатос, досталась великолепная порция удобрений под аккомпанемент рассуждений на тему, как их забодало, так твою растак, гоняться за каждой тенью. По дулу всем начальникам в зад и беглый огонь, туды их всех и их прихвостней. Границу обустраивать надо и транспорт какой-никакой давать, а не заставлять пешкодралом по горам и долам на своих суставах лазать.

Стоя на дороге, зажатой с обеих сторон разросшимися деревьями, не слишком-то и уловишь, как усиливается ветер. Летний ливень стремительно уходил, оставляя после себя избыточную влажность. Облака начали кучковаться в одной стороне. Они уносились прочь так быстро, будто владелец гигантского шлейфа, выделанного из кипящей и собравшейся в причудливые комки с нечеткими краями темно-серой каши, растекшейся по стеклянному небу, подбирал его, спохватившись.

Вновь нахальная луна безнаказанно раздавала всем без разбора украденный у солнца свет.

Серб вздрогнул. Тут ширинку застегиваешь, а на тебя глаза смотрят… с земли прямо.

Чтобы выстрелить в белое пятно человеческой мордахи, у патрульного не было и двух секунд. Непроизвольно попятившись, он выдал себя, и лежащий чуть дальше в кустах Резар нажал на спуск. Тугие хлопки, напоминая звуки тюкающих по асфальту один за другим пережженных глиняных кирпичей, слились в маленькую канонаду. Крики раненых, отброшенных тяжелыми пулями, перемешались с короткой очередью из «калаша», выпущенной наугад в темноту. Серб залег, плюхнулся на мелкие камешки тропы и старался выцелить хоть кого-нибудь.

Двое его товарищей были мертвы. В него дважды попали, но он мог двигать одной рукой, а главное – дышать. Свист из простреленного легкого оставлял бы надежду, если бы он оказался сейчас на больничной койке, а не в центре безжалостной заварушки. Воя от боли, он только теперь понял, что левое плечо не работает. Кажется, раздробило сустав.

К нему уже подходили.

«Не успеть! Не смогу! Выстрелы!»

Крошка разлетающихся от пуль камней сечет лицо. Ужас выдернул душу из тела, и человек увидел на мгновение себя посреди мокрой дороги, беспомощного, приговоренного к смерти.

«Не смогу».

Он повернулся на спину. Направил автомат в небо – и разряжал магазин, пока вверх не ушли три трассера. Увидят, должны, от заставы не так далеко.

«Они должны слышать выстрелы. Видеть выстрелы, черт возьми. Еще полрожка».

Неуклюже повернувшись, он направил автомат в сторону албанцев…

Голова дернулась от попадания. Противник обмяк.

Резар подошел и выстрелил еще раз.

– Че встали? – шипел он. – Стаскивайте их с дороги.

Перезарядив автомат MP5SD с интегрированным глушителем, он забросил его за спину и, подавая пример членам группы, поволок в подлесок убитого патрульного.

После того как они прибрались, командир диверсионной группы подошел к Фатосу и стал без слов смотреть ему в лицо.