Когда опять шел к станции, шевельнулось внутри предчувствие — выбрось бутылки, ты же себя знаешь пьяным, но подступившая неодолимая жажда гнала его в парк, где за скамейками в укромном месте можно было сделать для начала несколько глотков коньяка. Он хорошо пьется, даже закуски не надо. Волков уже понимал, что не может сопротивляться этому желанию. Когда оно накатывало, то даже заступая дежурным по части, прапорщик Волков кидался рыскать по ночному городу в поисках бутылки водки за двойную или тройную цену. Эта жажда, настигая его, заставляла опустошать дома все флаконы с духами, лосьонами, менять у соседа пайковую тушенку на самогон.

Николай отпил из бутылки и поставил ее у ног. Теперь надо было решать, в какую сторону брать билет.

В Горьком жил кто-то из родственников покойницы матери. Первое время можно остановиться у них, потом купить дом или квартиру. Но в Горьком холодно и, наверное, идут дожди. Да и родственники насторожатся, откуда такие деньги взял. Начнут кричать. Не дашь, заложат. Он хлебнул еще раз и закурил. Закружилась голова, стало совсем хорошо, и он решил, что уедет в Крым. Маленький городок на берегу, уютный домик, останется и на машину, и на житье. Можно устроиться сторожем или найти другую необременительную работу.

Мимо прошел парень в сиреневом батнике и внимательно оглядел Волкова. Николай отвалился на спинку скамейки и демонстративно отхлебнул из бутылки. Шагай, шагай! Таких, как ты, я троих сразу с ног валил! Ребром ладони по шее и второй удар в челюсть. Он рубанул по скамеечным планкам. Парень, покосившись на него, ускорил шаг.

А потом можно будет поехать в Горький, на собственном «Жигуленке» или «Москвиче». Пусть эти жлобы знают…

Когда поднимался со скамейки, его слегка пошатывало. В кафе-стекляшке он взял суп и шашлыки и, пригласив за компанию какого-то мужика в кепке и резиновых сапогах, допил с ним коньяк. Начали они вторую бутылку. Волков рассказал, что возвращается с заработков домой, устал и хочет отдохнуть. И вообще, гражданская жизнь ему надоела. Скучная и бестолковая. Наверное, он вернется в армию. Не может без неба, чтобы парашют над головой и земля навстречу. Приземлился, автомат к бедру и вперед. За шесть лет к автомату, как к ребенку, привык. А стрелял, знаешь, как? Хоть одиночными, хоть очередями. Банки консервные на лету дырявил.

В его воспаленном от алкоголя мозгу мелькали, переливаясь ярко-голубым и зеленым, картины его прошлой жизни. Она казалась такой близкой: две судимости, долгие месяцы в больнице для алкоголиков, решетчатые камеры изоляторов, вонючие парные подвалы, где тяжело ворочались, кряхтели во сне такие же бездомные спивающиеся люди, как и он.

Мужик в кепке куда-то исчез, но возникли двое парней, которые согласились выпить с ним в парке, на воздухе. Николай и им рассказал про свою прошлую военную жизнь. Потом предложил одному из парней сходить на танцы и привести какую-нибудь девку.

— За стольник она всем троим даст… — достал из кармана деньги и показал. Каким-то краем сознания Волков понимал, что поступает необдуманно. Но другой голос уверенно его перебивал: этих сосунков ему, что ли, бояться? Десантнику, мастеру спорта по стрельбе…

Волкова оглушили доской по голове, ночью он очнулся от боли в затылке. Хотелось пить, одеревеневший язык едва ворочался во рту. Он дождался утра и, напившись у колонки, снова заполз в кусты. Потом мысли, что те парни могут прийти и добить его, заставили подняться. Оглушенный потерей денег, он брел по улице. Милицейский сержант, идущий навстречу, подозрительно осмотрел его, но останавливать не стал.

Николай не знал, куда шел, но ноги сами привели его к магазину, где вчера он покупал спиртное. В карманах, которые на радостях не успели вывернуть парни, завалялись двадцатипятирублевая бумажка и немного мелочи. Терпеливо ждал, когда откроется магазин. Взял бутылку портвейна, отошел за угол, жадно сделал несколько глотков и сел покурить на пустой ящик.