Вечер. Притихли в парке воробьи, а вороны каркают, скандалят, устраиваются на ночь на голых верхушках берёз. Снег вокруг лежит голубоватый, нетронутый, только беличьи следы остались на тропинке.

Сторожиха Таисия Степановна ворчит:

— Все юннаты как юннаты — давно уж дома. А ты всё здесь. Ступай, ступай.

Он ничего не отвечает, смотрит на свою гиену. И сторожиха наконец отходит. Наблюдает Максим за зверем — пускай себе.

— Цыпа, цыпа, цыпонька! — умильно зовёт Таисия Степановна. — Кушайте, кушайте, цыпоньки. Прибежал малохольный парень на ночь глядя. А чего прибежал? Чего ты прибежал? — Она высовывает голову из сарайчика, где живут куры.

— Ещё только восемь. Мне надо гиену проведать.

— Нашёл тоже радость. Проведать её. Злая, хуже тигры. Я вообще этих всех зверей терпеть не могу.

Она захлопнула дверь сарая, куры забеспокоились, затрепыхались, закудахтали.

— А если вы животных не любите, зачем вы сюда пошли работать? — Максим ведёт с Таисией Степановной спокойный умный разговор. Ему надо, чтобы она ничего не заподозрила. Генриетта мечется по клетке. — Можно и в другом месте работать, не обязательно здесь.

— В другом! Больно ты умный. А курей держать где? Я из-за курей здесь третий год терплю! У меня раньше здесь недалеко свой домик был, участочек, редисочка, петрушка. Куры. А потом всё кувырком пошло. Дом снесли, квартиру дали. С ванной. Ванна — это хорошо. А курей где мне держать? В ванной? На пятом этаже?.. Цыпа, цыпонька, цыпа.

Петух в сарае вдруг истошно заорал. Забеспокоились в клетках кролики, белые мыши, морские свинки. Ещё тревожнее заметалась Генриетта. Павлин выдернул маленькую голову из-под крыла и взвизгнул противным голосом.

Максим тихо позвал:

— Гена, Гена, Генриетта. Это я пришёл, узнала меня? Не бойся.

Она всегда смотрит вниз. А тут подняла голову, маленькие неприветливые глазки взглянули на Максима. Что они выражали?

Он тихо, бесшумно отпер дверцу клетки, на цыпочках подошёл к гиене, накинул ей на шею ошейник, прицепил карабинчик поводка. Будет рваться Генриетта? Не понравится ей на привязи? Нет, терпеливо стоит, не рвётся. Значит, понимает. А шерсть у неё жёсткая, пыльная. Полосатая гиена, только полосы при неярком свете лампочки почти незаметны.

Максим медленно вывел гиену из клетки. Она шла за ним, не упиралась, не лаяла. Конечно, она догадывалась, что он ведёт её на свободу. А свободы хочет всякий.

Когда они отошли от станции юннатов, Максим опять услышал голос Таисии Степановны:

— Ушёл и не попрощался. Воспитание.

Значит, она не заметила, что Генриетты в клетке уже нет.

Максим и гиена быстро уходили по дорожке.

Парк показался Максиму в темноте очень большим, деревья — очень высокими, и шумели они высоко, под самым чёрным небом. Дорожка, по которой он ходил много раз, теперь почему-то была узкой, ноги проваливались в снег.

А рядом семенила Генриетта, задние ноги у неё короткие, а передние — длинные.

Максим для храбрости сказал:

— Да здравствует свобода!

Кто поймёт Павликова?

Игорь Павликов идёт по коридору и заглядывает в лица девочек. Девочки на этом этаже все высокие, Игорю приходится на цыпочки подниматься, чтобы отыскать нужного человека.

— Павликов! Иди на свой этаж! — кричит ему дежурная учительница. — Зачем ты сюда забрёл?

— Я одного человека ищу, — серьёзно отвечает Игорь, — мы договорились.

Коротко остриженные волосы немного отросли и теперь торчат на его голове, как колючки у ежа. Держится он независимо, но сегодня это даётся ему не так просто: неприятности опять свалились на его колючую голову.