В разрушенном поселке не осталось ничего живого, выстрелы смолкли. Колонна «БМ» змеей втягивалась в поселок, и у самого въезда, метрах в пятидесяти от первых домов, превратившихся в развалины и горевших, Павел увидел две подбитые «тридцатьчетверки». Танки стояли рядом, облизанные огнем, и еще дымились, хотя их подбили, судя по всему, еще во время первой неудачной атаки, часа полтора назад. Краска обгорела и зашелушилась, однако номера обеих машин еще можно было разобрать. Дементьев вздрогнул: это были те самые номера, который он видел и запомнил утром, на выезде из небольшого польского села с красивым названием Воля. А рядом с подбитыми машинами стоял еще один танк, целый и невредимый. Это был танк Бочковского. А сам комбат стоял у своей машины, опершись на нее локтем, курил и угрюмо глядел на сгоревшие «тридцатьчетверки».

Услышав шум моторов колонны гвардейских минометов, он повернул голову.

— Видишь? — сказал он, встретившись глазами с Дементьевым. — Вот так… Два танка, восемь трупов, и не трупов даже, а… Сгорели ребята до головешек — расстреляли их в упор, никто не выскочил. Одного я только не пойму — я же им кричал по радио: «Не лезьте в лоб, обойдите! Обойдите, мать вашу, отходите, не прите на рожон!». А они как глухие — ни один экипаж не отозвался, ни другой не ответил. Вот и нарвались…

«Возмездие судьбы» — прошелестело в сознании Павла, и он понял-догадался, что именно эти слова слышал он вчера, засыпая: слышал, но не разобрал.

— Может, мне не надо тебе этого говорить, Володя, — произнес он, глядя в больные глаза Бочковского, — но я все-таки скажу. Именно эти твои ребята так славно порезвились вчера ночью, в селе, где мы ночевали, — комиссар наш запомнил номера танков. Наверно, есть не только людской суд, но еще и другой, который оправданий не признает, понимаешь?

Комбат не ответил. Он посмотрел на Павла свинцовым взглядом, бросил папиросу и молча полез в танк. Лязгнули траки, и машина, выстрелив сизым дымом сгоревшей солярки, двинулась дальше — на запад.

* * *

Коричневый Дракон, выпестованный Кощеем Бессмертным, зачахшим над златом до состояния костлявой мумии, был созданием жутким. Астральный Зверь был страшен в бою — его чудовищные когти раздирали земную твердь, зубы дробили камень и металл, поток огня, извергаемый монстром, сжигал все, что могло гореть — и даже то, что гореть не могло. Зверь был ненасытен, и питался он кровью и муками людскими — без этого не мог он поддерживать то сумрачное подобие жизни, которой жил Коричневый Дракон.

И было ядовитым дыхание Зверя. Яд этот не был смертелен для тела, но выжигал он души людские, обращая их в пепел, на котором не растут цветы. И даже кровь, хлещущая из ран чудовища, нанесенных мечами бившихся с ним воинов, истекала ядовитым паром. И тот, кто вдыхал этот смрадный пар, получал ожог души — неисцеляемый и передающийся от отца к сыну, от сына к внуку, из поколения в поколение. И жили люди с обожженными душами, переставшие отличать вкус, цвет и запах Добра от вкуса, цвета и запаха Зла.

Война калечила не только тела, но и души людей. И только истинные воины и люди с настоящей душой — настоящие люди — могли устоять перед ядом Коричневого Дракона, не одичать, не оскотиниться, сберечь свои души и сохранить их в чистоте.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ПРИЗРАК И ЕГО ДЕТИ

На равных подлеца и храбреца

Пропарывались пулями сердца

И складывались в общие потери…

Восьмой гвардейский механизированный корпус продолжал наступление — стрела, пущенная из тугого лука, еще не утратила своей убойной силы и пронзала все новые и новые панцири немецких оборонительных рубежей.