— Буянил… — Ван улыбнулся, — я же говорю… вот и пришлось…

— Врет он все! — отчаянно и напропалую закричал мальчишка, катаясь по полу.

— Врет, дяденька! — кажется, он толком не соображал, кого видит перед собой, только понимал, что Ван этого человека боится. — Я мать ищу! Я правда мать ищу! Я к нему нанялся на месяц, подработать, пахал с утра до ночи… — мальчишка говорил яростно, но ни разу не матюкнулся (Глеб представил, как бы «излагался» сам в подобной ситуации!) — Он соврал, что заплатит! А сам! А сам! — мальчишка что-то никак не мог вытолкнуть из себя, завозил щекой по полу: — А сам!.. Спросите его, что он вчера со мной… сделать хотел! Я его укусил, там, за плечо укусил! А он меня сюда! Сказал — без воды я быстро поумнею! Я!.. — и мальчишка закатился в истерическом плаче.

Глеб посмотрел на Вана. Поднял руку с нагайкой, отодвинул дорогую легкую ткань на плече — правом, угадав сразу. Глубокий след укуса, замазанный йодом, отчетливо выделялся на коричнево-желтоватой коже припухлыми очертаниями человеческих челюстей.

— Ключи от цепей несите, — сказал Глеб. — Побыстрее… У вас там, кажется, ружье есть? Не надо лишних телодвижений. На окраине вашей… плантации четверо наших, у них карабины. Они разозлятся и подпалят вашу фазенду с углов, а вам и выйти не предложат. Поняли? КЛЮЧИ. Бегом.

Ван бросился к дому. Глеб присел, положил руку на плечо ревущего мальчишки, спросил:

— Мать твоя где?

Тот тяжело, с икотой всхлипнул, повернулся чуть удобнее:

— В Пятигорске… Она пьющая… сильно… Я в детдоме… сбежал, заберу ее… есть такие клиники, где лечат… я ее туда, а лечение я… отработаю, как хотят, пусть даже… — он дернулся и отвернулся, пробормотав: — Хоть ТАК…

— Дурак ты, — зло сказал Глеб, но зло было не на мальчишку, и тот это почувствовал.

Ван принес ключ. Бегом. Ноги у него подгибались. Глеб рванул массивный стержень с бородками из рук корейца, сам щелкнул двумя однотипными замками — и ощутил тяжелый толчок злости, увидев широкие красные раны, забитые ржавчиной и пылью. Злость перерастала в неконтролируемую ярость, Глеб, выпрямившись, посмотрел сверху вниз в глаза хозяину плантации — и тот, задрожав, попятился, губы у него прыгали, взгляд бегал с лица Глеба на нагайку, которая, словно послушный хозяину зверь, вилась вокруг голенища сапога.

— Тащи перекись, йод, бинты, обувь — хоть свою, — приказал Глеб. И, склонившись к отшатнувшемуся Вану, сорвал у него с пояса мобильник.

Обратно часто скакали галопом — дороги, по которым возвращались, были полевыми грунтовками, для коней самое то. Когда до лагеря оставалось километров пять, а солнце коснулось нижним краем горизонта, лежавшего где-то за степью, Сергей и догнал Глеба, ехавшего в голове колонны. Все мальчишки были покрыты пылью, сделавшей их почти неотличимыми, пыль на шкурах коней превратилась в грязную корку, набилась в волосы и сапоги и, как Глеб подозревал, даже в оружейные чехлы.

— Зря ты милицию вызвал, — зло сказал Сергей. — Надо было отходить эту гадину вашими нагайками и волочь за собой на аркане, — он кивнул на тугую скатку троса, висевшую у луки седла Глеба.

— Лет сто назад так бы и сделали, — согласился Глеб. — Но ты не волнуйся, в милиции много наших. И малолетке пропасть не дадут, и эту тварь отсюда наладят… пппппомидоррчики! — Глеб сплюнул пылевым сгустком, — Как нас не заслабило с этих помидорчиков!

— Постой, — Сергей захлопал слипшимися ресницами, — как «наладят», куда?! Ему же сидеть нужно!

— Посадить его по закону не получится, — поморщился Глеб.