— Вот тебе и клад, — сказал Сергей, кусая бутерброд.

— А что, — хладнокровно отозвался Петька, — такие тоже часто находят… У нас же тут линия фронта была…

— Знаете, — Глеб прочней поставил в землю кувшин с квасом, — я вот что подумал… Ведь где ни копни — обязательно вот такое… Гильзы, осколки, наконечники стрел, пули старые…

Он не стал ничего объяснять, а ребята долго молчали. Что тут было объяснять-то? История щедро начинила землю, на которой они жили, остатками, осколками, обломками орудий смерти, на которых, захоти этого кто-то, можно было бы найти клейма оружейных мастерских и заводов от Китая до Толедо.

— Давайте докопаем и пойдем купаться, — встал Володька. — Бомбы бомбами, а погреб-то все равно нужен.

Часть третья

Казаки

Наверное, их хватились бы еще нескоро и не нашли бы еще долго, если бы не Сергей.

То, что он нашел их, правда, тоже было случайностью — он никого не собирался искать, а просто шел себе на планерное поле, искать Мирослава. Сергей даже не знал, что Любка с младшими братьями рано утром пошла за щавелем.

В общем, это была случайность.

Сперва Сергей не понял, что он видит впереди возле тропы, на сухом разлапистом дереве. Он вгляделся — и всё равно не понял, но пошел быстрее, и буквально споткнулся о лежащий поперёк тропинки труп.

Это было тело маленького мальчика — лет восьми, и песок вокруг головы был залит темным. Сергей даже не сразу узнал ребенка — его лицо было изуродовано ударом чего-то тяжелого, смявшим детский череп, как картонку. Зрелище не было страшным, потому что было невозможным, и Сергей с полминуты рассматривал тело в недоумении, пытаясь понять, что это за дурацкая шутка и как сюда попала ростовая кукла, пока не увидел в паре шагов слетевший с детской ноги сандалет, наспех починенный синей леской. Это вчера у Федька Запольского, младшего брата Любки, порвался ремешок, он ныл, и Глеб починил и отвесил ему легкого пинка.

Тогда Сергей узнал Федьку. И сразу понял, что видит на дереве, а когда понял — побежал, слыша, как свистит в горле.

На дереве вниз головой был распят Лешка, второй Любкин брат, тринадцатилетний парнишка, которому на будущий год надо было в лагерь. Сергей видел сперва только его лицо, залитое засохшей кровью и пеной изо рта, по которому ползали мухи. Потом он увидел глубоко загнанные в скрещенные руки и ноги (прямо через кроссовки) альпинистские «костыли», почти скрытые распухшим телом. А еще потом — размашисто вырезанный на голой груди мальчика православный крест, черный и глубокий.

— Пошли!!! — заорал Сергей, сгоняя мух с лица Лешки. И отшатнулся — мальчик открыл глаза, мутные и куда-то уплывающие. Пошевелил губами, несколько раз сглотнул и сказал тихонько, но ясно:

— Боль-но-о… Любашку… увезли… в го… ры… — и опять закрыл глаза, но теперь Сергей видел, что он жив.

Сергей зарычал и стал пальцами, пачкаясь в сгустках крови, выдирать костыли. Мальчик начал кричать — Сергей придавил его локтем и рвал, тянул, тащил, пока не вырвал оба штыря. Потекла кровь, но вяло, Лёшка был без сознания уже давно. Не чувствуя боли в изодранных пальцах, Сергей взвалил его на плечи и поволок — мимо Федьки… вернее, того, что от него осталось… Поволок в станицу…

…Капитан Вишнепольский нашел атамана во дворе, где он под взглядами всей семьи, кроме старшего сына, стоявшего возле калитки, проверял рюкзак. Над станицей стоял сплошной крик — нерасторжимый на отдельные голоса крик гнева, ярости и горя.