Иногда он предупреждал ее о своих отъездах, иногда нет, но так или иначе она все равно оказывалась в том городе, станице, селе, где он должен был находиться, порой она приезжала раньше его, порой – уже после того, как он покидал город, иногда она была в ужасе, потому что тут определенно была слышна стрельба, иногда поезда не ходили, иногда она ехала с крестьянами на подводах, иногда ее прятали от белых, иногда от красных, трудно было понять, где тут кто, флаги вывешивали не всегда, в одних городах ждали немцев и очень хотели их возвращения, в других страшно их ненавидели за реквизиции и жестокие шомполования восставших крестьян, из одних городов евреи бежали, в другие стремились, атаманы сменяли друг друга, наступления захлебывались, и то, что казалось незыблемым, исчезало в один день, донские казаки, деникинцы, петлюровцы, все, кто так или иначе демонстрировал верность старой, мирной жизни, вдруг расстреливали без разбору невинных людей, а страшное ЧК вдруг выпускало всех, включая отъявленных злодеев, но это были детали, которые она не запоминала и в которые даже не старалась вникать, чтобы меньше пугаться, ей было нельзя пугаться, и кроме того, у нее была цель – доехать, увидеть, обнять его, вновь оказаться рядом.

Даню, безусловно, мучила эта ее одержимость, во всех этих городах, куда направлял его Миля, а Миля был ни много ни мало член одесского ревкома, а потом работник политотдела реввоенсовета 14-й армии, – во всех этих городах у него (скромного консультанта) была одна, самая скучная функция: он отвечал за деньги, за финансы, которые обеспечивали довольствие армии – и в подполье, и на территории белых, и на территории повстанцев, он всюду отвечал за деньги. Он вечно писал, составляя финансовые отчеты, подводя баланс, оставляя расписки и принимая их – от каких-то почти всегда темных, невнятных людей, с которыми в иные годы побоялся бы садиться на соседнюю скамейку в парке.

Он был бухгалтером и снабженцем революции, на эту ответственную, но странную должность отрядил его Миля, зная его характер и наклонности, и Даня не возражал, с тех пор как от случайного выстрела погиб отец, он ненавидел револьверы, ненавидел выстрелы, ненавидел расстрелы, а до настоящих сражений его и не допускали, ведь каждое сражение стоило денег, и их откуда-то надо было взять, армии невозможно было жить исключительно на реквизициях, что-то все равно стоило денег, всем этим людям и лошадям нужно было что-то есть, как-то жить, где-то доставать боеприпасы, жалкий денежный ручеек тек из Москвы, но основу гражданской войны, как и в прежние революционные годы, составляли анонимные частные инвестиции от весьма богатых людей. Зачем они это делали, Даня не совсем понимал, но инвестиции, эти частные вклады, эти тайные счета, эти революционные банки продолжали отгружать ассигнации, продолжали снабжать их дело, питать его главной кровью всякого дела – рублями.

Не то чтобы через него проходили все деньги, конечно нет, его дело было пересчитать и составить документы, получали эти портфели совершенно другие, а он только выдавал и получал расписки, вел отчетность, подшивал листочек к листочку и заполнял цифрами свои тетради. Порой у него возникало странное ощущение, что он владеет чем-то, что составляет тайную душу этого мира, что он снабженец у самого господа бога, Саваофа, или как его там, создателя этой вселенной, ибо бог заставлял его постоянно натыкаться на такие парадоксы, от которых кружилась голова, и совмещать несовместимое, и укладывать спать вместе гремучих змей и розовых младенцев: он покупал динамит оптовыми партиями и бинты в тяжелых рулонах, он оплачивал подпольные квартиры (в том числе свои) и довольно бессмысленные, но невероятно дорогие командировки в Париж и Берлин, в то время как на фронтах красноармейцы умирали без хлеба и медикаментов, при том что армия снабжалась, по идее, в первую очередь, но главное, он все время отбивался от все новых и новых вкладчиков в революцию, люди искренне считали это по-настоящему выгодным вложением, они продавали – если удавалось продать – дома и землю, акции и драгоценные металлы, чтобы попросить его об услуге, о невероятной услуге, они молили его об этом: взять эти деньги, для нужд товарищей рабочих, и только где-то скромно, самыми маленькими буковками записать имя дарителя.