Далее Фельдман с горечью отмечает. «Мы убеждали матросов сойти на берег и примкнуть к восставшему народу, но матросы отказывались покинуть корабль и сойти на берег, чтобы вместе с рабочими захватить город, повелеваясь своему сознанию». Матросы не поддались и уговорам Фельдмана стрелять но городу, а кроме этого, воспротивились и поднятию красного флага на «Потемкине».

В своих воспоминаниях Фельдман, как только может, открещивается от своего эсеровско-бундовского прошлого, выдавая себя даже не просто за социал-демократа, а за самого правоверного большевика. Он поносит свих однопартийцев эсеров. Особенно смешна сцена, когда эсер Шестидесятый грозит утопить прибывшего на лодке представителя эсеров, заявляя, что он большевик. Если бы история сложилась так, что к власти в России пришли эсеры, книга Фельдмана, думается, выглядела бы по-иному, в ней герои эсеры изгоняли бы незадачливых большевиков.

Судовая комиссия «Потемкина» вынесла решение никого больше не допускать на корабль. В результате не смогли попасть на него член Одесского большевистского комитета Хрусталев и известный революционер-большевик Губельман (Ярославский). Они тоже торопились на броненосец, чтобы возглавить мятеж, но их опередили более предприимчивые. Фельдман оказался шустрее Губельмана. Лодку же, в которой плыл Губельман-Ярославский, обстреляли с «Потемкина» из винтовок—таким образом Фельдман с Березовским боролись с конкурентами. Не испытывая более судьбу, будущий главный атеист СССР повернул восвояси.

«Решительное вмешательство “Потемкина” в разгоревшуюся борьбу могло обеспечить, — сетовал впоследствии большевик Губельман-Ярославский, — захват города в течение двух-трех часов. Для этого было достаточно под прикрытием корабельной артиллерии высадить матросский десант и вооружить рабочих винтовками и револьверами из запасов “Потемкина”. Захват полицейских участков и арсеналов мог дать оружие новым отрядам готовых к борьбе рабочих, и перед мощью и революционным энтузиазмом пролетарской армии не устояли бы ни казачьи отряды, ни немногочисленные еще войска с их не оправившимся от растерянности начальством Переход в руки восставших Одессы — крупнейшего в Причерноморье портового и рабочего города, обеспечив решительную консолидацию сил на “Потемкине”, содействовал бы и резкой активизации революционных сил на кораблях эскадры, которая неминуемо должна была бы присоединиться к “Потемкину”».

Именно в это время подручный Матюшенко унтер-офицер Денисенко узнает, что на «Потемкине» организуется заговор, теперь уже против революционных унтер-офицеров. Из воспоминаний машинного унтер-офицера С. Денисенко: «Матюшенко вошел на корабль, ликуя (он ездил в город. — В.Ш.). Но на корабле уже “шептались”. Часть команды собралась в кучу и сговаривалась о том, чтобы перебить унтер-офицеров и идти в Севастополь. Я сообщил об этом Матюшенко, и он, вызвав барабанщика, приказал бить сбор. Все собрались в носовой части корабля… Кто не согласен, выходи!» Зная Матюшенко, разумеется, никто не вышел. Первая волна недовольства команды была сбита, но, как оказалось, ненадолго.

Несомненным неформальным лидером на корабле в тот момент был, разумеется, Афанасий Матюшенко. В ближайшее окружение Матюшенко на момент мятежа входили: Дымченко, Задорожный, Заулошев, Звенигородский, Кулик, Денисенко, Лычев, Макаров, Мартыненко, Мартьянов, Никишкин, Резниченко, Самойленко и Шестидесятый. Но даже у ближайших сподвижников отношение к Матюшенко было неоднозначное. К. Фельдман в своей книге отзывается о Матюшенко не слишком уважительно, называя представителем «незрелого бунтарского начала восстания». Самым же выдающимся из потемкинцев Фельдман считал машинного квартирмейстера Степана Денисенко. Ему вторит в своих воспоминаниях и один из самых верных матюшенковцев И.