— Осторожней в лесу, Фалконер! — рявкнул сержант Траслоу. — Там полно чертовых янки.

Полковник намеревался накинуться на Адама и устроить ему выволочку за то, что позволил Бёрду ослушаться приказа, но окровавленная нога сына сдержала его гнев. Потом он поднял глаза и увидел последнюю фигуру в серой униформе, нетвердой походкой вышедшую из леса.

Это был Старбак, и при виде него гнев Вашингтона Фалконера вскипел так яростно, что он непроизвольно затрясся.

— Я вернусь за тобой, Адам, — сказал он и пришпорил Саратогу в сторону Старбака.

Старбак был без лошади и прихрамывал. После того, как Покахонтас заржала, он развернул ее влево, вонзил в ее истерзанные бока шпоры и проскакал галопом мимо ошеломленных и разбежавшихся янки. Он пытался догнать удирающих знаменосцев, но кобыла споткнулась, а из ее пасти и ноздрей закапала кровь.

Она перешла на неровный шаг, засипела, а потом рухнула на колени. Она всё еще пыталась двигаться, но жизнь с шумом выходила из ее поврежденных легких, и она завалилась на бок, скользя по дерну и корням, а Старбак лишь успел выдернуть ноги из стремян и спрыгнуть с седла до того, как умирающая кобыла наткнулась на дерево и остановилась. Она задрожала, попыталась поднять голову, издала тихое ржание, а потом копыта забились по земле в предсмертной агонии.

— О Боже.

Старбак дрожал. Он согнулся, хватая ртом воздух, он был весь в синяках и напуган. Лошадь дернулась, и поток крови хлынул у нее из пасти. Пулевое отверстие в ее груди выглядело совсем маленьким. Громко жужжали мухи, уже облепившие мертвое животное.

Лес казался странно тихим. Где-то далеко звучала ружейная стрельба, но Старбак не слышал поблизости ничьих шагов. Он встал на ноги и зашипел от боли в левой лодыжке, перенеся на нее вес. Его револьвер упал на кучку окровавленных листьев.

Он подобрал его, засунул в кобуру и уже готов был похромать дальше, когда вспомнил, что не далее как этим утром полковник Фалконер подчеркивал, насколько дорогим являлось седло, и Старбаку почему-то пришла в голову дурацкая мысль, что его ожидают большие неприятности, если не спасет седло, и потому он встал на колени у брюха мертвой лошади и потянулся, чтобы отстегнуть подпругу.

Затем то ли рыдая, то ли тяжело дыша, он вытащил седло со стременами и подпругой из-под тела мертвой кобылы.

Шатаясь, он двинулся через лес, хромая из-за вывихнутой лодыжки и спотыкаясь под весом седла и от полуденной жары. Ему пришлось удерживать седло двумя руками, и потому сабля все время путалась под ногами.

После того, как он споткнулся о саблю в третий раз, Старбак остановился, отстегнул ножны и забросил проклятый клинок в подлесок. Где-то в глубине души он понимал, что глупо спасать седло и выбрасывать саблю, но почему-то сейчас седло казалось важнее.

Далеко в лесу раздались голоса, протрубил рог и кто-то триумфально заулюлюкал, и, боясь нарваться на засаду, Старбак вытащил револьвер, взвел нижний курок, а потом рукой с револьвером взялся за седло. Он похромал дальше, наконец-то выйдя из леса на широкое пастбище, по которому были разбросаны кучки отступающих мятежников.

Перед южанами находилась главная дорога, а за ней — крутой склон холма, поднимающийся к плато, на котором Легион начал свой день. Он увидел на вершине небольшой деревянный дом и несколько пушек рядом с ним. Старбак гадал, принадлежат ли эти пушки Северу или Югу, врагам или друзьям.

— Ах ты ублюдок! — крик эхом разнесся по полю, и Старбак повернул залитые потом глаза, увидев мчащегося в его сторону полковника Фалконера. Полковник резко развернулся, чтобы остановиться рядом со Старбаком, из-под копыт его жеребца полетели комья земли.

— Что, во имя Господа, ты сотворил с моим Легионом? Я велел тебе возвращаться домой! Велел убираться к твоему проклятому отцу! — и полковник Фалконер, в приступе ярости не осознавая, что делает, или как младший лейтенант мог обладать такой властью, чтобы совершить приписываемые Старбаку действия, замахнулся хлыстом и ударил им Старбака по лицу.