Никита-палач как никто знал Малюту, и одна из любимых казней думного дворянина — это замуровывать в стены особенно нерадивых. Проходя мимо стен, где навечно обрели покой лихие люди, Никита рьяно крестился, выпрашивая прощения у усопших. Одно дело, когда тать сложит голову на плахе, и совсем иное, когда помирает человек без причастия.

Еще Малюта Скуратов любил приковывать свою жертву на пудовые цепи. Порой, бывало, отомкнет Никита камеру, а с угла на него в ветхом рубище скелет взирает.

Хитер на выдумки Григорий Лукьянович!

Малюта умел быть ласковым и льстивым. Никита не однажды имел случай убедиться в таланте перевоплощения Григория Скуратова, когда он подпаивал бояр в желании услышать напраслину на государя, а потом, с веселой улыбкой прижигал их растерзанные тела факелом.

Никита только почесывался, когда слышал, как думные чины городят на себя напраслину, сознаваясь кто в ворожбе, кто в лиходействе, а кто и в душегубстве.

Теперь Малюта Скуратов знал много. Бояре жили не только тем, что клали челобитную царю и ожидали воскресных пиров, каждый из них был князем на своем дворе, полной челяди и черными людьми, вот через них вельможи и сеяли смуту в городе, голосами нищих проклиная государя у соборов и на базарах.

Малюта слышал и о том, что зреет бунт против государя, а мамки и боярыни не дождутся, когда бесстыжую царицу можно будет взять за волосья и протащить по всей лестнице через Покойницкое крыльцо.

А тут еще Грязной с Вяземским нашептывают:

— Ты, Малюта, уж постарайся. Всю нечисть на свет Божий выволок! Государь тебе по гроб жизни благодарен будет, если заговор против него откроешь. В такое доверие попадешь, что и ближним боярам не снилось. Ангелом-хранителем для него сделаешься. И вообще ты нас держись, Григорий Лукьянович: мы тебя в обиду боярам не дадим! Они тебя пришлым считают и все чернью зовут, носы брезгливо воротят. Нам бы всем объединиться, — страстно шептал Грязной-Ильин, — вот тогда не было бы сильнее крепости, чем наша. Мы бы всех бояр за голенище затолкали. Ты измену лихую среди бояр ищи, а потом государю об этом скажешь, а мы ему подскажем, чтобы он орден свой создал, с помощью которого все лихоимство сподручнее стало бы выводить. Знаешь ли, Григорий Лукьянович, где самое лихоимство может прятаться?

— Где же?

— Среди князей, вот где! — заверил Грязной. — Афанасий Вяземский хоть и князь, однако сам того же мнения. Свою общину создать нам нужно, а Шуйских и Воротынских от царского трона подалее отринуть. И вот в этом ты нам поможешь. Чем большего лиха среди бояр отыщешь, тем наше дело вернее станет. Тогда мы с государем совсем рядом встанем.

Малюта Скуратов и вправду за сыск взялся серьезно. Уже через две недели он допросил слуг едва ли не всех бояр и искренне удивлялся неосторожности лучших людей, которые в присутствии дворовых и челяди могли поносить государя, называя его то приблудным, а то выблядком.

Словно забавляясь в какую-то игру, они старались переплюнуть один другого и искали для царя слово как можно более неприличное, в открытую винили его в содомит и душегубстве.

Удачливыми были и шептуны, которые наговорили про бояр такое, отчего менее именитый царский слуга уже давно бы почил на плахе: Иван Челяднин таскал из казны золотишко в горшках; Морозов Михаил продавал скот с Сытного двора, а Федор Шуйский позарился на царское белье, оставленное на просушке во дворе.

Теперь против каждого из бояр Малюта Скуратов имел ябеду с дюжинами свидетелей, и оставалось только выбрать день, чтобы доложить государю о службе бояр.

Но медлил Малюта, и было отчего! Думный дворянин начинал осознавать, что в его руках находится власть, которая будет сродни царской. Каждый из бояр имел грешок, а он, подобно усердному грибнику, терпеливо выискивал их и складывал в корзину. Да вот только урожай получался ядовитым — отведает его государь да издохнет!

Это была власть не только над боярами, но и самим царем, который рискнул перепоручить смекалистому слуге часть своего влияния.