Ветки у деревьев что руки — длинные и загребущие, тянутся до середины дороги и норовят содрать шапку у зазевавшегося путника. Этим своеволием они напоминали татей, которые в один миг могут оставить не только без шапки, но и без головы. А государю среди темноты леса то и дело слышался разбойный свист, который своей веселостью пробирал до кишок и холодил нутро, а то мерещилась повешенные вдоль дороги купцы.

Государь вдруг вспомнил пророчества лекаря Шуберта, которого повелел казнить за то, что тот не сумел вылечить Анастасию Романовну. Он-то однажды и предсказал Ивану Васильевичу, что тот будет так велик, как может быть только небожитель, и сделается таким бесславным, каким может быть только позор. И если не сгинет он среди лесов, всеми брошенный, то возвысится еще более.

— Как же ты увидел это? — прошептал Иван Васильевич, раздавленный пророчеством.

— Позволь свою руку, государь, — посмел потребовать царскую длань Шуберт. — О! Самодержавная ладонь много чего стоит. Это самый верный способ заглянуть в прошлое и узнать будущее. Линии на ладони не что иное, как Божьи знаки, они говорят о человеке все. Создатель показал свою Божественную мудрость, когда начертал на ладони эти линии. Искусству гадания я обучился от своей бабки, которая, в свою очередь, научилась от своей, и так до двенадцатого колена. Я не так искусен, как мои именитые предки. Три мои прабабки были сожжены на костре за то, что обладали невероятным даром пророчества. И говорят, сам папа римский протягивал им свою священную ладонь, чтобы узнать свое будущее. О, государь, эти пальцы говорят о том, что ты стремишься к славе… вот этот бугор подтверждает, что ты честолюбив, а вот этот островок на линии рассказывает о том, что ты склонен к убийству и к пролитию крови. Такие люди, как ты, часто бывают изгнаны и очень плохо кончают.

— Видно, не зря твоих бабок жгли на костре! — отдернул руку самодержец.

И вот сейчас пророчества немца начинали сбываться — государь неприкаянно плутал по чаще, и, того и гляди, несусветная судьба выведет его к топкому болоту, где ему и сгинуть вместе со всей челядью.

— Стоять! — крикнул вдруг самодержец.

И колонна, послушная грозному окрику, замерла, а далекий ее хвост едва перевалил сопку и затерялся на крутом изгибе дороги.

— Что случилось, государь? Не озяб ли? — хлопотал вокруг царя Басманов.

— Не озяб!.. Вели разворачивать сани, на Коломенское едем! Хочу праздник Николы Чудотворца в тепле встретить.

— Поворачивай! Государь велит!

— Поворачивай!

— Поворачивай сани!

От саней к саням передавалась воля Ивана Васильевича, и только эхо глухо терзало лес:

— Ай! Ай! Ай!

Факелы растрепали темноту, и темное поле казалось небом, а мерцающие огни звездами.

И колонна искрящейся мерцающей лентой, презрев неведомое, поползла через лес в село Коломенское. Впереди, освобождая дорогу для государя, ехало три десятка рынд, срывая глотки, они орали во весь лес:

— Поберегись! Государь Иван Васильевич едет! Расступись! Иван Васильевич едет!

Село Коломенское встречало государя молчаливо: ни радости, ни веселья, не было здесь хлебосольного приветствия, а колокола и вовсе на морозе застыли. Село угрюмо — ни огонька! Только церковный купол, собрав в себя сияние звезд, казался отражением Луны.

— Все! Не хочу далее ехать! — заявил решительно царь. — Хочу здесь Никольские морозы переждать.

Отринул от себя теплую шубу Иван Васильевич и, не дожидаясь рынд, ступил на снег.

— Едрит твою! — чертыхнулся государь, опрокинувшись.