Их осталось так мало… А вдалеке, за пределами леса разносились вопли бледных тварей с горящими глазами. В глубине души Сорхкафарэ сознавал, что сейчас охотнее схватился бы с ними, чем стал пересчитывать уцелевших.

Из леса вышла небольшая стая серебристо-серых волков. Они двигались с пугающей, почти разумной решимостью. Вначале все испугались их, но волки никому не причинили вреда — скорее наоборот. Они бродили меж беглецов, принюхиваясь. Один из них лизнул девочку-эльфа, которая держала на руках человеческого младенца, и потерся мордой о ее руку.

Глаза у этих волков были словно кристаллы, тронутые небесной голубизной, и ни сам Сорхкафарэ, ни его солдаты никогда прежде не видели таких животных. Однако же на протяжении войны Сорхкафарэ доводилось слышать сообщения и слухи о странных животных, которые в других землях присоединялись к союзным войскам и шли вместе с ними в бой. Так что беглецы были рады появлению этих волков.

Те, кто сумел добраться до Первой Прогалины, почти ничего не ели, а спали еще меньше. Если же кому и удавалось заснуть, — тот кричал во сне. Каждую ночь Сорхкафарэ ждал, когда из-за деревьев хлынет на них орда бледных тварей.

Но этого не произошло.

На шестую ночь Сорхкафарэ не выдержал и вышел в лес. Лиишиара пыталась его остановить.

В совете старейшин она была самой младшей. Она преградила путь Сорхкафарэ, и лицо ее, обрамленное длинными седеющими волосами, тронутое едва заметными морщинками, выражало яростную непреклонность. Спасаясь от ночного холода, она теснее запахнула темно-красный плащ.

— Тебе нельзя уходить! — жестко прошептала она. — Этим несчастным нужно видеть, что все уцелевшие воины всякую минуту готовы стать на их защиту. Если ты уйдешь, они подумают, что ты их бросил!

— От кого их надо защищать? — рявкнул на нее Сорхкафарэ, не заботясь о том, что их могут услышать. — О том, что творится за пределами леса, вам известно не больше, чем мне. И если эти твари могут напасть на нас, — почему же они до сих пор этого не сделали? Оставь меня в покое!

Он обошел Лиишиару и углубился в лес, но успел заметить, что Снехакроэ разочарованно смотрит ему вслед. В былые дни молчаливый упрек родича больно уязвил бы Сорхкафарэ, но сейчас ему было наплевать.

Он шел на рев двуногой орды, бесновавшейся за пределами леса, и гадал, отчего они так и не напали на жалкую горстку беженцев. Эти двуногие твари… бессмертные твари… кровопийцы с мертвенно-бледными лицами… Деревья вокруг редели, и шум становился все явственнее. Сорхкафарэ остановился, прислушался.

Звуки, которые издавала орда, изменились. Отовсюду неслись сдавленные крики боли, но тут же обрывались, сменяясь влажным шмяканьем и хлюпаньем, — как будто рвали на куски что-то мягкое.

Сорхкафарэ, пошатываясь, двинулся вперед. Собственное любопытство вызывало у него дурноту.

За шеренгой осин, отделявших опушку леса от равнины, он увидел три силуэта с горящими глазами. Они бежали за одиноким беглецом и, настигнув его, набросились на добычу.

Тем не менее Сорхкафарэ подошел ближе и остановился, укрывшись за деревом.

В былые дни он без раздумий бросился бы на помощь несчастной жертве, кто бы это ни был. В былые дни — но не теперь. Уже не имело значения, остался ли на равнине хоть кто-то живой. Сорхкафарэ осторожно выглянул из-за ствола осины.

Все три твари припали к земле и, низко опустив головы, терзали клыками жертву. Несчастный отчаянно извивался всем телом, и его пронзительный крик эхом отдавался в ушах Сорхкафарэ.

В этом крике было столько ужаса и муки, что он не выдержал.

Выскочив из-за дерева, Сорхкафарэ бросился к простертой руке жертвы. Он был на полдороге, когда беглец вдруг вырвался, сбросил своих мучителей и пополз по смятой траве, выкатив округлившиеся от ужаса глаза…

Бесцветные, призрачно горящие глаза.