Она задрала подбородок и сообщает:

— Я — искусствовед.

— Это, — говорю, — нам повезло. Потому что наш гость — Поэт. Надеюсь, ты поможешь мне беседовать компетентно.

И тут я впервые увидел, как Эдит краснеет. Она спрятала помаду, и потупилась, и сказала очень скромно:

— Откровенно говоря, Марсэлл, с крысиной поэзией я раньше как-то не сталкивалась.

— Это ничего, — говорю. — Профессионал должен быть ко всему готов — если он профессионал высокого класса. А ты сама хвасталась образованием.

Тем временем Поэт поел и принялся церемонно чиститься. Заложусь, ребята, он действительно был местным аристократом духа. Мыш чистился очень просто и грубовато, как и полагается бойцу и охотнику — Поэт гламурно вылизывался между пальцами и тер за ушами.

Я потом узнал, что за ушами — это очень непросто. За ушами — это эстетика, шарм и пикантность, особенно когда двумя руками сразу. Высший пилотаж светского тона и хорошего вкуса. А щеки под вибриссами — это простое выражение благодарности. Обычная такая домашняя вежливость.

Но дешифратор, разумеется, не берет такие тонкости. Я потом много думал, что орлу Простора нужна не такая примитивная машина, а дешифратор, который используют профессиональные контактеры — он громадный, в рюкзаке еле умещается, зато уж берет все исходящие от субъекта контакта оттенки информации в любом виде.

Кто бы создал такую вещь поминиатюрнее… Но неважно.

Потом Поэт повернулся ко мне. Сидя в "позе белки", что означает у его народа открытость и признательность.

Я сел рядом.

— Что, — спрашиваю, — тебя интересует?

Он задумчиво ткнул меня носом и свистнул:

— Искусство Больших.

Я стал думать, как с ним объясниться. Об искусстве дьявольски тяжело беседовать короткими фразами и однозначными словами. Эдит смотрела на меня надменно — и, разумеется, рта не раскрыла, чтобы помочь.

В конце концов говорю:

— Я не готов. Мне нечего показать. Я Боец.

Поэт фыркнул. Звук досады.

— Не надо показывать. Дай послушать.

Эдит говорит:

— Вы хотите послушать стихи?

— Да, — пищит. — Стихи, музыку. Музыку Больших. Есть легенды. Говорят, остались записи. Говорят, Большой Босс слышал. Говорят, восхитительно.

Тогда я говорю:

— Эдит, почитай пока нашему гостю стихи, а я пойду в рубку и в базе данных пороюсь. У меня записи музыки есть. Надо найти что-нибудь классическое и дать послушать Поэту.

Эдит снисходительно кивнула, а Поэт повернулся к ней и весь вытянулся в струнку — приготовился внимать. Я выскочил из каюты очень поспешно, чтобы не хихикнуть.

Потом я, вместо того, чтобы заниматься наблюдением за ремонтными автоматами и тестированием оборудования, полчаса искал в памяти у своего компьютера музыку, соответствующую случаю. Пока не нашел дивную запись — что-то такое с флейтой, скрипкой, колокольчиками, старинное, нежное и очень хорошо людей характеризующее.

Но ставить сходу не стал, чтобы не помешало Эдит с Поэтом стихи читать. Пошел сперва их предупредить.

У них в каюте был жаркий диспут на тему "Оптимальный способ донесения стихов до широких масс".Эдит раскраснелась, размахивала руками и доказывала, что для стихов, напечатанных в книге, вообще не важно, с какими там жестами автор их творил. Поэт возбужденно подпрыгивал, ерошил вибриссы, дергал ушами и возражал, что способа адекватно воспроизводить стихи — кроме исполнения их Менестрелем — еще не придумано. Знаки, буквы — для технарей. Буквы — для формул, не для высокого поэтического слога. Ну как возможно записать подрагивание кончика хвоста, соответствующее бессмертной строке: "Слижи с моих ног боль тяжелой дороги"? Ведь в правильном акценте — половина смысла, а в записи, лишенной акцентов, смысл во многом утрачивается.