— Наверно, — говорю. — Куда они денутся.

— Мое вечернее платье, — говорит, — стоило восемьдесят пять тысяч. Эксклюзив. Тканое серебро и бриллианты. А еще было…

Тогда я говорю:

— Я лечу домой.

— Вы уже выяснили, где Строн? — говорит.

— Я, — говорю, — лечу на Мейну.

И пошел в рубку. А она — за мной.

— Как это — на Мейну?! — говорит. — Где это вообще?! У меня билет пропадет! Мне надо связаться со своим секретарем! Папочка будет волноваться!

А я уже устал и злился, и думал — пусть говорит, что хочет. Я сел в кресло пилота и стал готовиться в «прыжок», а Эдит остановилась рядом и говорила все громче и громче, про билет, про папочку, про закон и порядок, про бессердечие и беспринципность, про то, что по мне каторга плачет, и про то, что я мог бы заработать хорошие деньги, если бы не был таким упрямым идиотом.

Но я просто готовил маневр и не слушал. Я ее сильно недооценил. Потому что, когда гипердвигатели уже пошли, Эдит вдруг выдает:

— Не смейте меня игнорировать, я с вами разговариваю! — и ударяет кулачком по преобразователю.

И наступает шиздец. Потому что от удара его замыкает.

Мы в «прыжок» провалились на секундочку — нескоординировано и непонятно, куда — а потом нас вышвырнуло в физический мир. Кувырком.

А рядом оказалась серьезная масса. Планета. И мы прямо из «прыжка» попали в ее атмосферу, а атмосфера оказалась плотная.

Что тут скажешь… Эдит перестала кричать минуты за три до того, как я отключился. Но я успел затормозить, уже ничего не соображал, но затормозил, а то мы бы, ребята, сейчас уже не разговаривали.

А момент прикосновения к грунту я не помню. Было очень плохо.

Первое, что я помню в том мире, это — как все болит. Больше всего болела грудь, но голова тоже болела основательно. А живот и поясница — уже гораздо меньше. Так, на утешительный приз. Но когда я осознал, что у меня все болит, я, точно помню, ужасно обрадовался.

Я подумал, раз я это чувствую, значит, жив еще. Что, припоминая детали, весьма и весьма большое везение.

И вот, припоминая эти самые детали, я вспомнил про Эдит. И ужаснулся. И открыл глаза. И увидел, что все намного лучше, чем я думал.

С одной стороны, она оказалась жива. Что для нее тоже — большое везение, потому что она стояла, когда это все началось. Я боялся, что ее переломало, как соломинку, но она упала между приборными панелями и ее прижало к полу — а это в подобной ситуации самое лучшее, что вообще могло случиться. А с другой стороны, она была до сих пор без сознания. И это огромная удача, что сперва я очухался, потому что, очнись Эдит первая, она могла бы от ужаса начать что-нибудь трогать или даже — о чем просто думать страшно — попыталась бы оказать мне первую помощь.

А так — господь явно был на нашей стороне. Так что я спокойно, не торопясь, отскреб себя от кресла, выплюнул кровь изо рта, активизировал аптечку и включил анализаторы внешней среды. И никто мне не мешал.

У Эдит оказались только множественные ушибы. Даже без сотрясения мозга обошлось. И я подумал, что хорошо иметь такой мозг. Безопасно. Почитал хорошенько диагноз, потом Эдит наколол стимуляторами и переложил в кресло: развернул его поудобнее, чтоб она не свалилась. В стимуляторы добавил капельку снотворного на всякий случай. А потом стал изучать местность, куда меня судьба забросила.

Что? Почему — злился? На Эдит?! За что? Нет, ребята, тут был мой личный недосмотр. Женщина с таким характером на звездолете — это же опасное стечение обстоятельств.