|
— И чапуринские девицы без курочки аль без гуська за обед в скоромные дни не садятся. Особо готовят им в матушкиной стряпущей. Вот насчет говядины али свинины, насчет, значит, всякого — этого до сей поры у нас не водилось... Потому, знаете, живем на виду, от недобрых людей клеветы могут пойти ,по миру — говядину, дескать, едят у Манефиных, скоромничают. Ради соблазна не допущается... Да ваша дочка ина статья — матушка Манефа разрешит ей на всеядение... Можно будет когда и говядинки... — Ладно, хорошо,— молвил Марко Данилыч.— А вот еще, чай—от, я знаю, у вас пьют, а как насчет кофею? Дунюшка у меня кофей полюбила. — Так что же? — спросила Макрина. — Да ведь кто пьет кофей, тот ков на Христа строит,— усмехнулся Марко Данилыч.— Так, что ли, у вас говорится? — Полноте, Марко Данилыч.— Никогда от нас этого вы не услышите,— возразила Макрина.— Всяк злак на службу человеком, сказано... — А табак?.. Ведь тоже злак?..— прищурив глаза и усмехнувшись, спросил уставщицу Марко Данилыч. — А что же табак?— сказала она.— И табак на пользу человеком. Ломота случится в ногах — ничем, как табаком, лучше не пользует. Обложи табачным листом больну ногу, облегченье получишь немалое... Опять же мух изводить чего лучше, как табаком? Червяк вредный на овощ нападет, настой табаку да спрысни — как рукой снимет... Вот курить да нюхать — грех, потому что противу естества... Естеством и божьим законом носу питания не положено, такожде и дымом питания не положено, а на полезную потребу отчего ж табак не употреблять — божье создание, все едино как и другие травы и злаки. — А насчет картофелю как? — спросил Смолокуров.— У меня Дунюшка большая до него охотница. — Это гулёна—то, гульба—то (Так зовут за Волгой картофель.),— молвила Макрина.— Да у нас по всем обителям на общу трапезу ее поставляют. Вкушать ее ни за малый грех не поставляем, все едино что морковь али свекла, плод дает в земле, во своем корню. У нас у самих на огородах садят гулёну—то. По другим обителям больше с торгу ее покупают, а у нас садят. — Ладно, хорошо,— довольным голосом сказал Марко Данилыч.— А как насчет служеб?.. Которы девицы у вас обучаются, в часовню—то ходят ли? — Как же не ходить? Ходят, без того нельзя,— ответила Макрина. Марко Данилыч поморщился. — Неужто за все службы?— спросил он.— Ведь у вас они долгие, опять же к утрени подымаются у вас раным—ранехонько. — Зачем же живущим девицам за всякую службу ходить? Не инокини они, не певчи белицы,— сказала Макрина. — По воскресеньям бы часы только стояла, а к утрене ходила бы разве только большие праздники — а то ее отнюдь не неволить: ребенок еще,— молвил Марко Данилыч. — Так у нас и делается, Марко Данилыч, так у нас и водится,— сказала Макрина.— Вот чапуринские — вздумают, пойдут в часовню, не вздумают — в келье сидят,— никто не неволит их. — А насчет одёжи? — спросил Смолокуров.— Неужели Дунюшке черное вздеть на себя? — Зачем же это, Марко Данилыч?. |
