|
Ой люли, ой люли, Вся цена им кочешок. Ноне девять молодцов За полденьги отдают И дешевле того. Ой люли, ой люли, И дешевле того. Тяпи, тяпи, тяп!.. Тяпи, тяпи, тяп!.. Ой, капуста белая, Кочерыжка сладкая! Звонко разносится веселый напев капустной песни, старой—престарой. Еще с той поры поется она на Руси, как предки наши познакомились с капустой и с родными щами. Под напев этой песни каждую осень матери, бабушки и прабабушки нынешних девок и молодок рубили капусту. Изо всех домов далеко раздается нескончаемый стук тяпок, а в смолокуровском такая тишь, что издали слышно, как на дворе воробьи чирикают. Бывало, к пристани Марка Данилыча лодок по десяти с капустой приходило — надо было ее на зиму заготовить, достало бы на всех рабочих, а теперь смолокуровские лодки хоть и пришли, но капуста без остатка продана была на базаре. Тут только уверились горожане, что смолокуровские заведения в самом деле закрываются и молодая хозяйка переселяется с родины в иное место. В то время как рубили капусту, подошел двадцатый день по смерти Марка Данилыча, и к Дуне приехал Патап Максимыч с Аграфеной Петровной и с детьми ее. Похожий на пустыню смолокуровский дом огласился детскими кликами, беготней и играми, и Дуня повеселела при своей сердечной Груне. В полусорочины (Полусорочины — двадцатый день после смерти.) Герасим Силыч отправил в доме канон за единоумершего, потом все сходили на кладбище помолиться на могилке усопшего, а после того в работных избах ставлены были поминальные столы для рабочих и для нищей братии, а кроме того, всякий, кому была охота, невозбранно приходил поминать покойника. На другой же день поминовенья начались сборы в путь—дорогу. Одна Дарья Сергевна была недовольна решеньем переехать за Волгу: сильна в ней была привязанность к дому, где она молодость скоротала и почти до старости дожила. Патап Максимыч больше всего заботился, чтобы как—нибудь дом сбыть с рук. Узнавши, что присутственные места в городке до того обветшали, что заниматься в них стало невозможно, он вступил в переговоры с начальством, чтобы наняли смолокуровский дом, ежели нет в казне денег на его покупку. Городничий рассчитал, что в том доме, опричь помещения присутственных мест, может быть и для него отделана хорошая даровая квартира, и потому усердно стал хлопотать о найме. Патап Максимыч, будучи с Дуней один на один, сказал ей про то. — Знаете ли, что я придумала? — выслушав Чапурина и немного помолчавши, сказала она.— Не надо бы дома—то продавать, лучше внаймы отдать на короткий срок, на год, что ли, а не то и меньше. — Что ж это тебе вздумалось? — спросил Патап Максимыч. — А помните, как мы разбирали тятенькин сундук и нашли бумагу про дядюшку Мокея Данилыча? — сказала Дуня.— Ежели, бог даст, освободится он из полону, этот дом я ему отдам. И денег, сколько надо будет, дам. Пущай его живет да молится за упокой тятеньки. — Добрая душа у тебя, добрая,— ласково улыбаясь, сказал ей Патап Максимыч.— Значит, дом внаймы отдавать только на год? — Как уж там рассудите,— отвечала Дуня.— А как думаете, скоро ли дядя воротится из полону? — Не ближе лета. Поглядим, что оренбургский татарин напишет, а ответа от него до сих пор еще нет,— сказал Патап Максимыч. |
