|
Но, должно быть, вспоминая свою молодость, сквозь пальцы смотрят они на девичьи забавы и такие наставленья дают дочерям: "Любись с дружком, как знаешь, только чтоб покору на честной родительский дом от того не было. Пуще всего берегись с парнями грешить. Берегись этого пуще огня, пуще полымя. А ежель не устоишь, умей концы хоронить. Не то гулливой прозовут, опозоришь и себя и нас, подруги отшатнутся от тебя, и не будет тебе места ни зимой на супрядках, ни летом в хороводах, а что хуже всего — замуж никто не возьмет". Собрались к Акулине девки ежовские, шишинские и других деревень. Две пришли из Осиповки. Разговоры зачались у них за рукодельем. — Чапурин—от, слышь, домой воротился? — спрашивала Акулина у осиповских девок. — Воротился,— отвечала одна из них. — Что привез?— спросила Акулина. — Покамест ничего. Не знаю, что дальше будет,— сказала осиповская девка.— Только женщину неведомо какую привез. — Сиротку Смолокурову, что ли? — спросила одна из ежовских. — Нет. Та, слышь, еще молоденькая, а эта старуха, свояченицей, слышь, доводилась она самому—то Смолокурову. Дарьей Сергевной зовут. Сколько—то лет тому назад в Комарове жила она в Манефиной обители. Смолокурова—то дочь обучалась ведь там в одно время с дочерьми Патапа Максимыча. — Вот как,— промолвила Акулина Мироновна. — А сегодня, перед тем как нам сюда идти,— продолжала осиповская девица,—— страсть сколько сундуков к Патапу Максимычу привезли, целый обоз. И говорили, что в тех сундуках сложено приданое Смолокуровой. Не на одну, слышь, сотню тысяч лежит в них. Все в каменну палатку поставили, от огня, значит, бережнее. — Сто тысяч! — вскликнула Акулина.— Вот где деньги—то! У купцов да у бояр, а мы с голоду помирай! Им тысячи — плевое дело, а мы над каждой копейкой трясись да всю жизнь майся. А ведь, кажись, такие же бы люди. — А всего—то, говорят, богатства ей после отца досталось больше миллиона,— сказала осиповская. — Что за миллион такой? Я, девки, что—то про него не слыхивала,— сказала ершовская. — Значит, десять сотен тысяч, тысяча тысяч,— пояснила одна из шишинских, сколько—то времени обучавшаяся в скитах. — Господи владыка! — на всю избу вскликнула Мироновна.— Да что ж это такое? Ни на что не похоже! У одной девки такое богатство, а другие с голоду колей! Начальство—то чего глядит? — А ведь как я погляжу на тебя, тетка Акулина, так глаза—то у тебя не лучше поповских, завидущие,— сказала девушка из ежовских. Сродницей Акулине она приходилась, но за сплетни не больно любила ее. — А ты, дура, молчи, поколева цела,— крикнула на нее тетка Акулина.— В голове пустехонько, а тоже в разговоры лезет. Не твоего ума дело. Придет Алешка, принесет гармонику, ну и валандайся с ним, а в дела, что выше твоего разума, не суйся. Замолчала ежовская, примолкли и другие девушки. — Заводи зазывную! — вдруг крикнула пряха из Шишинки. |
