|
Алексей никогда даже не говорил с ней. Когда он покинул Таню, она бросилась к ногам Марьи Гавриловны, прося у нее прощенья и, по обычаю, сваливая всю вину на смутившего ее беса. Добрая Марья Гавриловна простила взращенную ею девушку и с тех пор по—прежнему стала с ней неразлучна, как было до ее несчастного замужества. Алексей, казалось, и внимания не обращал на то; он и с Таней никогда не говорил больше ни слова. Какое—то дело заставило его плыть на Низ. Он сел на один из самых ходких пароходов, ходивших тогда по Волге, на том же пароходе ехали и Патап Максимыч с Никифором Захарычем. Патап Максимыч поместился в каюте. Никифору Захарычу показалось там душно, и он отправился в третий класс на палубу. Чапурин из своей каюты через несколько времени вышел в общую залу. Осмотрелся, видит четырех человек, из них трое были ему совсем не известны, вгляделся в четвертого и узнал Алексея. Ни к кому не обращаясь, Патап Максимыч снял с головы картуз и положил его на стол. Алексей сразу узнал бывшего хозяина. Слегка приподнявшись с дивана, он с наглостью во взоре и с большим самомнением проговорил: — Наше вам наиглубочайшее, господин Чапурин. Ни слова не ответил на то Патап Максимыч и сел на диван против Лохматова. — Как вы в своем здоровье теперь? — с тем же нахальным взглядом, смеривая глазами Патапа Максимыча, спросил у него Алексей. Не ответил ему Патап Максимыч и, уже несколько времени подождавши, спросил у него: — А что Марья Гавриловна? Она как? — Ничего,— сказал Алексей.— Здорова, кажется. В Самаре осталась, а я вот подальше на Низ сплываю. — Слухом земля полнится, Алексей Трифоныч, а говорят, будто она во многом нуждается,— злобно молвил, взглянув на бывшего своего приказчика, Патап Максимыч. — Мало ль что по народу болтают, всего не переслушаешь,— сказал на то Алексей, поднимая кверху брови.— Живет она себе как хозяйка дома. И хорошая хозяйка, добрая, в этом надо ей честь отдать. Только все дома сидит да богу молится, ни с кем из наших самарских почти никогда и не видается. Вот они, наши Самарские,— прибавил он, указывая глазами на сидевших в общей зале,— никто ее, можно сказать, не видывал, хоть и веду я в городе жизнь открытую. Не только на них, но даже и на всех сослаться могу, что никто ее, богомольницу, в глаза не видывал. — Это так точно—с,— подхватил один из самарцев.—— Марья Гавриловна у нас в городу как есть невидимка. Промолчал Патап Максимыч и, мало повременя, взял картуз со стола и вышел из общей залы. Ни Алексей, ни его самарцы не знали, что он поместился в каюте как раз рядом с ними. — Что за господин такой? — спросил у Алексея один из его самарских знакомых, только что ушел от них Патап Максимыч. — Из наших заволжских. С Керженца,— отвечал Алексей. — Давно знаете его? — спросил самарец. — Давненько—таки,— отвечал Алексей.—— Когда я еще находился в бедности, а в родительском дому отцовские достатки порасстроились от поджога токарни, а потом клеть у нас подломали, а после того поскорости воры и лошадей свели, я в ту пору слыл первым, самым лучшим токарем в нашей стороне, меня родитель и послал на сторону, чтобы кое—что заработать для поправки семейных наших дел. |
