|
И пошел я не по воле родителей, а по своей охоте в деревню Осиповку, что была от нас невдалеке, к Патапу Максимычу Чапурину, а у него в ту пору токарни были всем на удивленье. Слыхал про меня и прежде Чапурин, и очень ему хотелось иметь у себя такого работника, как я, и потому с радостью принял меня в дом. И жил я у него не как простой рабочий, а в его доме внизу, в подклете, в особенной боковуше, а ел и пил с хозяйского стола. И за мое мастерство и за мой добрый обычай, как сына, возлюбил меня Чапурин, и немного месяцев прошло после того, как я у него водворился, он через мои руки доставил отцу моему столько денег, что тот на них мог устроиться по—прежнему. — Добрый он, значит, человек, этот Чапурин,— сказал один из самарцев.— Что ж, долго вы у него в токарях служили? — Очень даже недолго,— отвечал Алексей.— Тут он со своими приятелями по каким—то случаям вздумал за рекой за Ветлугой на пустом месте золото искать и по доверию ко мне меня послал туда. Тут—то дорогой и спознался я с теперешней женой моей Марьей Гавриловной. — Ну что же, долго у него еще оставались? — спросил самарец. — Нет,— сказал Алексей.— Всего моего житья у него и полугода не было. Когда воротился я в Осиповку, хоронили старшую дочку хозяина. После похорон немного дней прошло, как он меня рассчитал. И так рассчитал, что, проживи я у него и два года и больше того, так по уговору и получать бы не пришлось. На этом я ему всегда на всю мою жизнь, сколько ее ни осталось, буду благодарен. Лежа в соседней каюте, Патап Максимыч от слова до слова слышал слова Алексея. "Вот,— думает он,— хотя после и дрянным человеком вышел, а все—таки старого добра не забыл. А небойсь словом даже не помянул, как я к его Марье Гавриловне приходил самую малую отсрочку просить по данному векселю. А добро помнит. Хоть и совсем человек испортился, а все—таки помнит". И, довольный сам собой и даже Алексеем, Патап Максимыч протянулся было спокойно на диване в каюте, как вдруг услыхал иные речи из общей залы. — Что ж за причина была такая, Алексей Трифоныч? — спросил у него один из самарцев.— Чего ж это он вдруг после дочерних похорон спровадил вас от себя из дома? Была же на то какая—нибудь причина. — Была причина, точно что была,— сказал Алексей, плутовски улыбаясь и почесывая затылок. — Какая же? — спросил самарец. — Дочка была у него старшая, Настей звали. Уж сколько времени прошло, как она в могиле лежит, а все—таки и до сих пор вспомнить о ней приятно. Насторожил уши бывший по соседству Патап Максимыч. И сдается ему, что этот разговор добром не кончится. — Беленькая такая,— продолжал Алексей, говоря с самарцами,— нежная, из себя такая красавица, каких на свете мало бывает. А я был парень молодой и во всем удатный. И гостила тогда у Чапурина послушница Комаровской обители Фленушка, девка, молодец на все руки, теперь уж, говорят, постриглась и сама в игуменьи поступила. Она в первый раз и свела нас. "О—о! — подумал Патап Максимыч.— Так вон оно откуда все пошло. Значит, это все Фленушка устроила. На такие дела только ее и взять. |
