Кто знает, наверное, местные души спасает ощущение общности с чем-то небывало большим и уникальным в своем роде. Здесь всегда, или по крайнем мере днем, выходишь на улицу и чувствуешь витающую в воздухе терпимость к людям, их идеям и слабостям, а это снимает излишнее напряжение. Именно на берегу самой короткой в мире реки Ист-Ривер город подарил кусок земли Организации Объединенных Наций, дабы цивилизованно разрешать международные конфликты, учиться жить вместе, относиться благожелательнее друг к другу и к вере каждого в своё.

Здесь даже писатели чувствуют себя в своей тарелке. Задерживаясь надолго или на время, через Нью-Йорк прошли почти все, кого ещё помнят среди литераторов первого ряда, начиная с Джеймса Фенимора Купера. И это, вероятно, оттого что на Манхэттене обучаешься разным вещам быстрее, чем где бы то ни было. В первую очередь мудрости, что не в знаниях только, а в ощущениях мгновенной переменчивости, шаткой неустойчивости любой из вечных истин морального плана, которые зависят, в сущности, лишь от глубины познания самого себя, своей изначальной природы, откуда очень трудно изгнать самодовольство и чувство превосходства над другими. Такое начало начал души словно выравнивает всех - богатых и бедных, здоровых и больных, умных и глупых, за редкими исключениями, что только подтверждают закономерность правила.

Рано или поздно в Нью-Йорке начинаешь усматривать в себе самом древнего грека, который заглядывал далеко за пределы своего ограниченного мирка, и понимаешь, почему писатель на пределе своего дарования способен лишь служить "повивальной бабкой", которая облегчает появление книги на свет, но совершенно не связана ответственностью за то, что получится. Романы здесь создаются в ходе неустанного поиска-познания автором себя и других, как бы на привале между поисковыми операциями.

На берегах Ист-Ривер и Гудзона скептически относятся к салонным богоискателям и пустобрехам, восславляющим нетленные ценности абстрактного гуманизма. Здесь сразу докажут, что любовь может быть и далеко не гуманной, эгоизм - даже весьма разумным. У коренного ньюйоркца всегда при себе свое личное видение рациональных отношений между людьми, основанных на альтруизме и эгоистическом расчете одновременно. Тактично и ненавязчиво он даст понять, что самоистязание в поиске смысла жизни ни к чему путному не приводит. Однако это лишь наполовину правда, ибо его могут даже во сне преследовать мысли мудрецов, проникших в глубины сознания и подсознания, что неистово отстаивают свои собственные заблуждения и даже готовы признать единственно стоящим удовольствием бешенное распутство. На сей счет можно услышать от него совет почаще заезжать в здешний зоопарк и смотреть на "самого опасного зверя на земле, уже истребившего целые виды." Точнее, смотреть на себя в зеркало под такой надписью в одном из павильонов бруклинского зоологического сада. Правда, он тут же охотно согласится, что все зависит в конечном итоге от того, смотрит ли сам человек на себя и людей как на врагов или как на изменчивых друзей, чье доверие ещё надо заслужить...

За десять лет жизни в Нью-Йорке у Алексея возникали самые разные впечатления от города и его обитателей, в том числе самые нелицеприятные. Черт его знает, возможно, не всегда верными были эти впечатления. И все же ему казалось, что город учил воспринимать других не ниже и не безнравственнее себя, видеть окружающее глазами себе подобных, постараться испытывать переживаемые ими чувства и расширять масштабы своего мировосприятия до размеров общечеловеческих. Потому и отдавал он Нью-Йорку должное: хоть город и привык к мрачной картине убийств, грабежей и мошенничества, люди здесь упорно продолжали ценить в себе и других прежде всего их личные качества, избегали стереотипов в оценке личности, готовы решительно встать на защиту своих прав на свободу и на стремление к счастью, да и вообще быть такими, какими хочется, не переходя при этом границы разумного самоутверждения и не покушаясь на права других.