Дома. Теперь... теперь она была дома.

Волна была огромной, закрученной и все еще поднимающейся. Она позволила себе съехать ниже, затем опустила заднюю пятку и начала подниматься по волне, чувствуя, как вода брызгала ей в лицо, моча волосы, как разрывалось ее сердце, попробовала на вкус соль. Усмешка расползлась по ее лицу, освещая ее изнутри. Она уловила силуэт Кейси, сидящего на доске у берега, наблюдающего. Там же был Билли, прикрывающий от солнца рукой глаза. Еще несколько людей на песке.

Она знала, когда на нее смотрели.

Волна должна была скоро закрыться, время сделать бочку. Она срезала S-изгиб по угасающей стороне волны, задирая конец к небу, почувствовала восторг и щекотание в животе от полета; она схватилась руками за края, чтобы удержаться на ногах, соль жгла ей глаза и попадала на язык, и тогда она опустила доску на бушующую воду, низко пригибаясь, когда бочка сомкнулась вокруг нее.

Лани оседлала ее, и, когда гребень ударил о поверхность вокруг нее, океан затянул ее и прокрутил вместе с ним; она сжимала доску, позволяя той вытянуть себя на поверхность. И, конечно же, когда она вынырнула, глотая воздух, Кейси сидел на серфе рядом с ней.

‒ Это было что-то, Лани. Отличный прокат.

Она уселась на доску и откинула волосы назад.

‒ Спасибо, было приятно вернуться на воду. ‒ Она встретилась с ним взглядом. ‒ Серьезно, большое тебе спасибо. Вероятно, я бы струсила зайти в воду, если бы ты не заставил меня.

‒ Я не заставлял тебя. ‒ Его взгляд был напряженным, в нем бушевали тысячи чувств, о которых, как она знала, он не скажет.

Она почувствовала новую нарастающую волну, и повернулась к ней.

Они катались часами, пока Лани не выдохлась, и у нее не заболели мышцы, но это не делало ее менее счастливой. Они окончательно вышли из воды, когда живот Кейси заурчал так сильно, что она услышала его за разбивающимися волнами. На ее саронге лежала написанная от руки записка, прижатая цветным стеклянным камушком, какие туристы обычно вешают на ожерелья.

«Кайлани, оставь доску себе. Я всегда знал, что лишь хранил ее, пока не настанет время ее отдать. Смотреть, как ты катаешься ‒ достаточная плата. Может, это звучит жутко. Надеюсь, что нет, потому что я не жуткий. Мне просто нравится смотреть на хороший серфинг.

Желаю всего наилучшего,

Билли.

P.S. Кейси хороший человек.»

Лани перечитала записку несколько раз, ее глаза наполнились слезами. Она выросла, не владея ничем, кроме надетых на себе вещей. Потом она встретила Макани на пляже и стала наблюдать, как он вырезал из куска дерева примитивными инструментами. Она смотрела, завороженная, пока он медленно и болезненно превращал дерево в доску для серфа. Он полностью игнорировал ее, но когда она, наконец, встала, чтобы уйти, с ноющими от сидения на одном месте от заката до восхода луны коленями, он встретился с ней глазами, кивнул ей.

‒ Возвращайся завтра, ‒ сказал он. ‒ Я покажу тебе.

Так что она возвращалась день за днем. Она никогда не просила, но он всегда пытался накормить ее. Он показал ей, как вырезать доски, используя древние, проверенные временем техники, и делал это, не говоря ни слова. Он занимал ее, и она была признательна, потому что если она убирала опилки и выравнивала инструменты, значит, не была на улицах с наркодилерами и сутенерами. Макани был тем, кто оплатил взнос для ее первого соревнования.

Когда она вылетела из дома, с Рафом следующим за ней, то пошла сразу к Макани, и тот развернул Рафа, скрестив свои большие руки на широкой коричневой груди и невозмутимо покачав головой. Раф не был настолько идиотом, чтобы спорить.

Даже сейчас, Макани был единственным человеком с Гавайев, по которому она скучала.