Я ничего не ответил, не желая попадаться на эту удочку. С тех пор, как я поступил в университет и забросил «доброе ремесло», как его по привычке называли мои родители, старик стал играть роль махрового реакционера, а я – революционного студента. Поначалу это было смешно, но с течением лет я вырос из своей роли, а он ещё теснее с ней сжился.

– Ты фашист. Всё это из‑за неудовлетворительного размера пениса, – весело сказал я ему. «Улица коронации» внезапно ослабила тиски, в которых держала душу моей мамы, и она повернулась к нам с хитрой ухмылкой.

– Не городи чепухи. Уж я‑то доказал свою мужскую силу, – воинственно возразил он, намекая на тот факт, что я умудрился дожить до двадцати пяти лет, не обзаведясь при этом ни женой, ни детьми. На какой‑то миг мне даже показалось, что он сейчас вытащит свой член и наглядно докажет, что я не прав. Но он не придал значения моему замечанию и вернулся к своей излюбленной теме: – Как вам понравятся два миллиона чурок на вашей улице? – Я подумал о слове «чурка» и представил себе груду металлолома, лежащего на улице. Эту сцену я наблюдал каждое утро в воскресенье.

– Порой мне кажется, что я это уже где‑то видел, – высказал я вслух свои мысли.

– Ну вот, – сказал он таким тоном, будто я принял его точку зрения. – А тут ещё два миллиона на подходе. Как тебе это понравится?

– Ну, так все два миллиона и свалят на Каледониан‑плейс! В дэлрийском гетто и без того яблоку негде упасть.

– Смейся, смейся. А с работой что? Уже два миллиона безработных. А жильё? Все эти несчастные пидоры, что живут в картонном городке. – Господи, как он меня достал. Спасибо маме, могучей хранительнице ящика для мыла, за то, что вмешалась.

– Эй вы, замолчите! Я телевизор смотрю!

Извини, мамаша. Я знаю, что немножко эгоистично с моей стороны, со стороны твоего ВИЧ‑инфицированного отпрыска, требовать у тебя внимания, когда Майк Болдуин делает важный выбор, который определит его будущую судьбу. Интересно, с каким бы старым, странноватым чувачком захотелось перепихнуться этой сморщенной постклимактерической шлюшке? Не переключай канала.

Я решил не говорить им о ВИЧе. Мои родители придерживаются не очень‑то прогрессивных взглядов на эти вещи. А может, и не придерживаются. Кто их знает? Во всяком случае, я не чувствую себя готовым к этому. Том всегда призывал нас пребывать в гармонии со своими чувствами. А я чувствовал, что мои родители поженились в восемнадцать лет и произвели на свет четырёх орущих сосунков, когда были в моём возрасте. Они и так уже думают, что я «голубой». Упоминание о СПИДе только укрепит их подозрения.

Вместо этого я выпиваю банку «экспорта» и спокойно говорю со стариком о футболе. Он не ходил на стадион с 1970 года. Ноги ему заменил цветной телевизор. Двадцать лет спустя появилось спутниковое телевидение, которое окончательно расправилось с его ногами. Тем не менее он считал себя экспертом в этой области. Мнения других его не интересовали. Во всяком случае, попытка их высказать была пустой тратой времени. Здесь, как и в политике, он, в конце концов, приходил к точке зрения, прямо противоположной той, которую отстаивал вначале, и выражал её всё таким же скрипучим голосом. Нужно было всего‑навсего не перечить ему, и тогда он постепенно договаривался до того, что высказывал ваши собственные мысли.

Я посидел немного, прилежно кивая. Затем воспользовался какой‑то банальной отговоркой и ушёл.

Я вернулся домой и проверил свой ящик с инструментами. Набор различных острых орудий бывшего пэтэушника.