Я спрыгнул с толчка и шлёпнулся коленями на зассанный пол. Мои спущенные до щиколоток джинсы начали жадно впитывать в себя мочу, но я этого практически не замечал. Я закатал рукава рубашки, немного помедлил, разглядывая свою неровную и кое‑где потёкшую надпись, и по локоть запустил руки в бурую воду. Тщательно порывшись, я почти сразу же обнаружил одну из своих бомбочек. Я вытер прилипший к ней кусочек говна. Немного расплавилась, но в принципе ещё целая. Я приклеил её сверху на сливной бачок. Прежде чем я нашёл вторую, пришлось пару раз основательно поплескаться в этой жиже и перещупать дерьмо очень многих мурхаусских и пилтонских парней. Один раз я даже срыгнул, но всё‑таки достал свой белый золотой слиток, который, к моему удивлению, сохранился ещё лучше, чем первый. Вода вызывала на ощупь даже большее отвращение, чем говно. Моя покрытая бурыми пятнами рука словно бы загорела под футболкой. Её «загар» заканчивался выше локтя, так как мне приходилось глубоко перегибаться через бортик унитаза.

Несмотря на неприятные ощущения от воды, я прополоскал руку в раковине под струёй холодной воды. Это, конечно, не назовёшь тщательным мытьём, но большего я бы просто не вынес. Потом я вытер жопу чистым краем своих обосранных трусов и швырнул их тоже в толчок.

Когда я натягивал мокрые «левисы», послышался стук в дверь. У меня опять немного закружилась голова, но не от вони, а из‑за влажной ткани, облепившей ноги. Стук в дверь усилился.

– Эй, поц, а ну выходи на хуй оттуда!

– Обломайтесь, суки!

Я подумал, не проглотить ли мне свечи, но отказался от этой идеи сразу же, как только она у меня родилась. Они были предназначены для анального всасывания и на них было ещё довольно много той восковой фигни, так что я вряд ли смог бы их проглотить. А поскольку я полностью очистил свои кишки, то мои мальчики были бы там в целости и сохранности. И они вошли туда, как по маслу.

Когда я выходил из букмекерской конторы, меня провожали подозрительными взглядами. Я говорю не о выстроившихся в очередь ссыкунах, которые насмешливо бросали мне вдогонку «сколько можно срать» и т. п., а о парочке чмошников, обративших внимание на мой подгулявший видок. Один поц даже пробурчал что‑то угрожающее, но большинство из них были целиком поглощены своими карточками или скачками на экране. Выходя, я заметил, как Элвис/Бронсон оживлённо жестикулировал, показывая на телек.

На автобусной остановке я впервые заметил, что на дворе знойный летний день. Я вспомнил: кто‑то говорил мне, что сегодня открытие Фестиваля. Да, с погодой им повезло. Я влез на стену рядом с остановкой и подставил солнечным лучам свои мокрые джинсы. Я видел, как подошёл 32‑й, но мне лень было спускаться. Когда подъехал следующий, я взял себя в руки, сел на этого засранца и отправился обратно в Солнечный Лейт. Поднимаясь по лестнице на свой новый флэт, я думал о том, что теперь самое время помыться.

В ударе

Когда же, наконец, мой спермо‑прямокишечный корифан Рентс слезет с моих ушей! Прямо напротив меня сидит тёлка в прикиде «тыры‑пыры» («трусы просвечивают»), и мне нужно полностью сосредоточиться, чтобы внимательно всё изучить. Класс! То, что надо. Я в ударе, в охуенном, бля, ударе. Сегодня один из тех дней, когда гормоны выстреливают из меня, как шарики в пинболле, и у меня в голове вспыхивают все эти воображаемые огни и звуки.

И что же собирается делать Рентс в этот прекрасный солнечный день, словно бы созданный для оттяга? У этого мудака хватает наглости предложить мне вернуться к себе на флэт, провонявший бухлом, тухлой спермой и мусором, который пора было выбросить несколько недель назад, и втыкать в видак! Зашторить окна, закрыть солнечный свет, закупорить свои ёбаные мозги и смареть, как этот идиот с косяком в руке уссыкается, тупо уставясь во вшивый ящик.