Почти никто не называет меня Марком. В лучшем случае, Рентс или, на крайняк, малыш Рентс. Я просто охуеваю, когда меня так называют. Я стараюсь не подавать виду, что меня это харит, чтобы не давать лишнего повода.

Дохлый прислушался к нашему разговору. Я повернулся к нему:

– Ты думаешь, это правда? Келли ко мне неравнодушна?

– Да каждому чуваку известно, что она по тебе сохнет. Это ни для кого не секрет. Хотя лично я её не понимаю. У неё явно нелады с чердаком.

– Тогда спасибо, что сказал, чувак.

– Если тебе по кайфу сидеть в тёмной комнате и смареть целый день видак, не замечая, что происходит вокруг, то какого хуя я должен тебе об этом рассказывать?

– Но она же никогда ничего не говорила мне, – проскулил я, окончательно растаяв.

– А ты чё, хотел, чтобы она написала об этом у себя на футболке? Плохо ты знаешь женщин, Марк, – сказала Элисон. Дохлый ухмыльнулся.

Последнее замечание меня оскорбило, но я решил не принимать его всерьёз на тот случай, если это был обычный прикол, наверняка подстроенный Дохлым. Этот западлист тащится по жизни, расставляя за собой мины‑ловушки для своих же братков. Не могу врубиться, какое такое удовольствие он получает от этой хуеты.

Я купил у Джонни немного дряни.

– Чиста, как утренний снег, – сказал он мне.

Это означало, что он подмешал туда не слишком много не слишком токсичных добавок.

Теперь можно было и скипать. Джонни сел мне на уши и принялся меня грузить. У меня не было никакого желания всё это слушать. Рассказы о том, кто кого кинул, басни о бдительных стукачах, превращающих нашу жизнь в кромешный ад из‑за своей антинаркотической истерии. Он растроганно тележил о своей личной жизни и предавался фантазиям о том, как он завяжет с наркотой и уедет в Таиланд, где женщины знают, как обращаться с елдаком, и где можно жить, как король, если у тебя белая кожа и парочка хрустящих десяток в кармане. Он нёс всякую пургу и высказывал кучу циничных и эксплуататорских замечаний. Я сказал себе, что это опять заговорил злой дух, а не Белый Лебедь. А может, и нет. Кто знает. А кого ебёт?

Элисон и Дохлый обменялись короткими фразами, будто бы снова договариваясь насчёт ширева. Потом встали и вместе вышли из комнаты. Они казались вялыми и апатичными, но судя по тому, что они не вернулись, я догадался, что они ебутся в спальне. Почему‑то тётки считают, что с другими чуваками можно разговаривать или пить чай, а с Дохлым можно только трахаться.

Рэйми рисовал карандашами на стене. Он жил в своём собственном мире, и это вполне устраивало как его самого, так и всех остальных.

Я задумался о том, что сказала Элисон. Келли сделала аборт на прошлой неделе. Если я пойду к ней, то обломлюсь её трахать, если даже она этого захочет. И потом, всякие там раздражения на коже, ссадины и прочая поебень. Нет, наверно, я всё‑таки ебанутый придурок. Элисон была права. Я плохо разбираюсь в женщинах. Я во всём плохо разбираюсь.

Келли живёт в Инче, на автобусе туда не доберёшься, а на тачку у меня нет бабла. Может, отсюда и можно доехать до Инча на автобусе, но я не знаю, на каком. Беда в том, что я слишком уторчанный для того, чтобы ебаться, и слишком затраханный, чтобы просто разговаривать. Подошёл 10‑й номер, я залез в него и поехал обратно в Лейт, к Жан‑Клоду ван Дамму. Всю дорогу я радостно предвкушал, как он отпиздит того хитрожопого.

Торчковая дилемма № 63

Я просто позволяю ему омыть меня всего или вымыть меня насквозь… очистить меня изнутри.

Это внутреннее море. Проблема в том, что этот прекрасный океан приносит с собой груду всякой ядовитой хероты… яд разбавляется водой, но когда прилив спадает, то внутри моего тела остаётся всё это дерьмо. Он забирает ровно столько же, сколько даёт, вымывая мои эндорфины, мои центры болевой сопротивляемости; на их восстановление уходит уйма времени.