– Дэй‑ви. Кэй‑ти. Чу‑дес‑но‑вы‑гля‑дишь‑ку‑кол‑ка. Сле‑ди‑во‑ба‑Рен‑тон‑а‑не‑то‑я‑сбе‑гу‑сней! Ста‑рый‑ты‑пьян‑чуж‑ка! – выстреливает Джокки по слогам, как автомат Калашникова.

Старушка строит из себя скромницу, меня тошнит от этого. Я прячусь за кружкой «лагера» и впервые в жизни наслаждаюсь абсолютной тишиной, которой требует игра в клубе бинго. Привычное раздражение тем, что за каждым твоим словом следят какие‑то придурки, уступает место ощущению полнейшего блаженства.

У меня получился «дом», но я не хочу говорить об этом, не хочу привлекать к себе внимания. Но, видимо, сама судьба (в лице Джокки) решила пренебречь моим стремлением к анонимности. Этот мудак засёк мою карточку.

– ДОМ! У‑те‑бяж‑дом‑Марк. У‑не‑го‑дом. ВОТ! Че‑гож‑ты‑не‑кри‑чишь? Да‑вай‑сы‑нок. Не‑спи‑блядь.

Я ласково улыбаюсь Джокки, в душе желая этой любопытной скотине немедленной насильственной смерти.

Мой «лагер» похож на содержимое забившегося толчка, пропущенное через СО2. После первого же глотка у меня хватает желудок. Папик хлопает меня по спине. Я не могу допить своё пиво, а Джокки со стариком опрокидывают кружку за кружкой. Заходит Маргарет, и вскоре они со старушкой здорово накачиваются водкой с тоником и «карлсберг‑спешл». Начинает играть оркестр, и я радуюсь тому, что можно отдохнуть от разговоров.

Мама с папиком встают и танцуют под «Султанов свинга».

– Мне нравится «Дайр Стрейтс», – отмечает Маргарет. – Они поют для молодёжи, но это музыка для всех возрастов.

Меня так и подмывает решительно опровергнуть это идиотское утверждение. Но, в конце концов, я довольствуюсь беседой о футболе с Джокки.

– Рокс‑бургу по‑ра на‑пен‑си‑ю. Это‑са‑ма‑я‑пло‑ха‑я‑шот‑ланд‑ска‑я‑ко‑ман‑да‑ко‑то‑ру‑ю‑я‑зна‑ю, – заявляет Джокки, выпячивая подбородок.

– Он не виноват. Какой у тебя член – так ты и ссышь. Кто там ещё, кроме него?

– Так‑то‑о‑но‑так… но‑вот‑ес‑либ‑он‑по‑ста‑вил‑вна‑па‑де‑ни‑и‑сын‑ка‑Джо‑на‑Ро‑бер‑та. Он‑э‑то‑за‑слу‑жил. Са‑мый‑класс‑ный‑фор‑вард‑фШот‑лан‑ди‑и.

Мы продолжаем наш ритуальный спор, во время которого я пытаюсь проявить хоть какое‑то подобие интереса, чтобы вдохнуть в него жизнь, но мне это катастрофически не удаётся.

Я замечаю, что Джокки с Маргарет поручили следить за тем, чтобы я никуда не улизнул. Они танцуют посменно и никогда – все вчетвером. Джокки с моей мамой – под «Странника», Маргарет с папиком – под «Джолин», потом мама опять с папиком – под «Вниз по реке» и Маргарет с Джокки – под «Последний танец за мной».

Когда жирный певец затягивает «Печальную песню», старушка тащит меня на танцплощадку, как тряпичную куклу. Мама важно танцует, а я смущённо дёргаюсь, обливаясь потом. Я чувствую себя ещё более униженным, когда до меня доходит, что эти мудаки лабают попурри из Нила Даймонда. Я вынужден плясать под «Голубые джинсы навсегда», «Любовь на скалах» и «Прекрасный звук». Когда звучит «Дорогая Каролина», я еле держусь на ногах. А старушка заставляет меня подражать остальным ублюдкам, которые машут руками в воздухе и поют:

– РУУУКИ… КАСАЮТСЯ РУУКИ… ТЯЯНУТСЯ РУУКИ… КАСАЯСЬ ТЕБЯЯЯ… КАСАЯСЬ МЕНЯЯЯ…

Я оглядываюсь на наш столик: Джокки чувствует себя, как рыба в воде, этакий лейтский Эл Джонсон.

За этой пыткой следует другая. Старушка суёт мне десятку и говорит, чтобы я взял ещё по одной. Видимо, сегодня на повестке дня развитие навыков общения и воспитание уверенности в себе. Я беру поднос и становлюсь в очередь у стойки. Перевожу взгляд на дверь, нащупывая хрустящую банкноту. Хватило бы на пару крупиц. Я мог бы за полчаса смотаться к Сикеру или Джонни Свону – Матери‑Настоятельнице, чтобы выбраться из этого кошмара.