Бодой достал из кармана потрепанную книжку. «Смотрите, братья, — он повернул обложку так, чтобы всем было видно. — Эта правдивая книга называется «Зверства большевиков». В ней описано, что они с нами сделали, как издевались над трудовым народом, над вами, братья. А вы теперь, словно неразумные, слушаете их лживые речи, в колхоз записываетесь, детям вашим в их проклятый комсомол разрешаете вступать. Глупцы! Вспомните: раньше каждый был сам себе хозяином, работал на себя, а не на их проклятый колхоз. Они вас обирают в этом колхозе, заставляют трудиться на большевиков. Посмотрите на наших украинских братьев! Лучшие сыны украинского народа — бандеровцы — житья не дают коммунистам и их прислужникам. Вот настоящие герои! И нам помогают. Это оружие, — Бодой показал рукой на сваленные в кучу в углу гранаты и пулемет, — они дали. У них оружия — сколько хочешь, потому что Америка для них ничего не жалеет, снабжает всем, что нужно для борьбы с коммунистами. И нам с вами тоже пришлет…»

Бодой говорил почти до утра и заключил свою речь так: «Вы меня все хорошо знаете, я слов на ветер не бросаю. Запомните: каждому, кто подаст заявление в колхоз, а также тому, чьи дети вступят в комсомол, придется плохо, очень плохо. Пусть потом пеняет на себя. — Он обвел всех угрюмым пьяным взглядом. — А теперь идите, и никому о том, что здесь слышали и видели — ни слова».

Люди расходились молча, стараясь не смотреть на Бодоя. Его побледневшее от вина лицо, похожее на гипсовую маску, внушало непреодолимый страх и отвращение.

Когда дом опустел, Бодой потребовал, чтобы хозяин уложил его и Губку спать. Они спали почти до вечера следующего дня. Прежде чем уйти, Бодой заставил Тудоса принести им кувшин вина и кое-что из продуктов и забрал все с собой. Возле двери он сунул под нос хозяина две гранаты: «Смотри, если проговоришься коммунистам, что мы у тебя были, взорву к чертовой матери дом вместе с женой и детьми». Потом они приходили еще несколько раз, и все повторялось сначала.

Сергей Ильич с большим вниманием слушал рассказ Савы Тудоса, а когда тот умолк, не спешил возобновить разговор. Лишь громкое назойливое тиканье стенных ходиков нарушало воцарившуюся тишину.

— Когда в последний раз приходил к вам Бодой? — задал, наконец, вопрос гость.

— Это я хорошо запомнил, потому что как раз наутро наш председатель колхоза пропал. Позже его убитым нашли… в колодце. Вы, наверное, слышали.

— Да, рассказывали. В селе поговаривают, что Бодой убил Коцофана. — Гость внимательно взглянул на Тудоса. — А вы, Сава Пантелеймонович, как считаете?

— Откуда мне знать? — пробормотал Тудос. — А Тимофея Ивановича жалко. Справедливый был человек.

— Значит, в последний раз Бодой приходил к вам ночью, накануне того дня, когда Коцофан пропал. Он был один или с Губкой?

— Один пришел. Потребовал, чтобы накормил, ну выпил, само собой, и спать лег. — Тудос замолчал, припоминая подробности той ночи. — Только я заметил, что не спалось ему, все по комнате ходил, туда-сюда, я слышал. А ушел под утро. И приказал, чтобы я сообщал, если кого чужого, не из нашего села, на улице возле дома замечу. Сказал еще, чтобы я сына своего тоже предупредил насчет этого. О том, что вы, Сергей Ильич, у меня жили, обязательно должен сказать, он все равно узнает. От других. Так что лучше уж сам, чтобы не подумал — скрываю. Боюсь я его, Сергей Ильич, не за себя — за детей. Его все у нас в Мындрештах боятся. А вы, пожалуйста, никому не говорите о том, что я рассказал.

«…Однажды вечером у меня в доме собрались женщины на пряжу.