Мальчик пополнел. За те несколько недель, что он был знаком с Солли Мартином, он набрал почти двадцать фунтов, и теперь все эти фунты были облачены в дорогой, идеально сидящий на них костюм. Но Спарки любил бы этот костюм даже в том случае, если бы тот не сидел на нем столь идеально, только за то, что это был его собственный костюм, а не с чужого плеча, заношенный до дыр полудюжиной прежних владельцев, до того как достаться ему.

Вынув из коробка спичку, он зажег ее и бросил в стоящий на полу стакан. Спичка ударилась о край стакана и упала на пол, где еще какую то секунду продолжала гореть, прежде чем погасла, оставив на нейлоновом ковре выжженное черное пятно. Стакан был уже до середины наполнен спичками, а на ковре чернело несколько десятков черных пятен. Мальчик достал еще одну спичку и повторил то же самое. На этот раз спичка упала в стакан и, продолжая гореть, подожгла остальные, искореженные огнем, но еще не полностью сгоревшие.

Спарки встал из кресла и плеснул в стакан немного воды, чтобы погасить пламя. Солли не нравилось, когда на коврах лопались стаканы и возникали пожары в гостиницах. Это было единственным неприятным качеством Солли – он не разрешал Спарки устраивать где либо пожар, пока за это не было заплачено вперед. Но он не бил мальчика, кормил его и одевал, и вовсе не считал Спарки каким то ненормальным из за того, что тот обладал способностью воспламеняться, и, наконец, Солли Мартин был первым добрым человеком из всех, кого Спарки доводилось когда либо встречать. Думать о нем как о своем отце Спарки не хотелось: отца своего он не знал, была только длинная череда законченных пропойц с их доведенными до отчаяния женами, которые использовали мальчика для того, чтобы получать от государства пособие на содержание ребенка, и которые потом только издевались над ним и унижали. Нет, только не «отец». Спарки не хотел считать его отцом. Другое дело – старшим братом. Вот кем был для него Солли Мартин, и мальчик не был еще достаточно взрослым и не стеснялся признаться самому себе, что любит Солли. Он зажег еще одну спичку и бросил ее в стакан. Только чтобы не огорчать Солли, он не станет поджигать этот отель, когда они уйдут отсюда.

* * *

А тем временем у дома, находившегося в двух милях от этого отеля, остановила на обочине свой «Континенталь» Руби, и с парадного крыльца тотчас же спустились три бездельника, чтобы поближе рассмотреть машину.

Руби открыла дверцу и, демонстративно установив над приборной доской противоугонное устройство, вышла из машины и заперла дверцу.

– Джексоны здесь проживают? – спросила она, обращаясь к одному из юнцов, самому рослому, с огромной копной волос в стиле «афро».

– Да тут кругом Джексоны, – угрюмо ответил тот. – Хорошая машина.

– Ничего хорошего, – возразил второй. – Хорошая двести двадцать пять миль дает. Гоночная – вот это хорошая. А это просто «Континенталь».

– Заткнись, – сказал самый здоровый. – Это хорошая машина.

– Правильно, – подтвердила Руби. – Это хорошая машина, а я хорошая хозяйка, и я еще раз спрашиваю тебя по хорошему: Джексоны здесь проживают?

Верзила встретил ее холодный уверенный взгляд, который заставил его вспомнить кое что о вежливости.

– Четвертый этаж с тон стороны, – проговорил он. – А вы кто?

– Друг семьи, – ответила Руби. – Присмотрите за машиной, хорошо? И, если кто то попытается ее угнать, скажите, что внутри есть баллон с отравляющим газом, который выходит наружу, если попытаться завести мотор без ключа.

– Да ну?

– Можешь не сомневаться, – сказала Руби. – Правда, это не так страшно, как кажется. Он не смертельный. Просто на всю жизнь останешься слепым.

– Не слабо, – заметил парень.